Винтерспельт - [47]

Такая отговорка не пройдет.

«Разве это повод обходиться с ним жестоко?» — спросит майор.

Лучше разыграть полную откровенность.

«Этот человек говорил вызывающим тоном».

Майор повернется к своему гостю с улыбкой и удивлением.

«Чем вы разгневали обер-ефрейтора, господин доктор?»

Тем самым он выиграет время, пар будет выпущен. Только после этого начнется: каждый будет говорить свое.

«Этого не следовало делать — давать ему чаевые», — услышал он голос женщины. Дверь была еще открыта; в руке он держал банкноту-три марки.

«Почему нет?» — спросил мужчина.

«Он же сын хозяина. У него был такой нелепый вид при этом».

«Ерунда! — Муж со смехом оборвал жену. Райдель все еще слышал его голос. — Он принадлежит к тому классу людей, которые берут чаевые».

У дверей швейцарской папаша в немом изумлении вылупил глаза, когда он сказал ему, что дал оплеуху гостю из номера 23. Райдель повернулся и пошел. Мать вскрикнула: «Куда же ты теперь, Хуберт?» Она стояла в холле, собственно, это был не холл, а просто прихожая, оклеенная темно-коричневыми тиснеными обоями, которые были похожи на кожаные. Высокая, как башня, прическа матери закрывала картину — трубящий олень на лесной поляне. Мать выглядела очень представительно.

Гостиница его родителей была не такая первоклассная, как в Дюссельдорфе, где он обучался. Но это было солидное заведение, в котором работала вся семья. Заведение с постоянной клиентурой. Отец писал ему: «После войны ты все отстроишь заново». Отец был маленький, цепкий, сложением Райдель пошел в отца. Иногда он спрашивал себя, есть ли в нем что-нибудь от матери, и каждый раз приходил к выводу: ничего. Она была чужая, представительная женщина с высоко взбитой прической. Он выполз из чрева чужой женщины. Чужая женщина обнимала, целовала его, придумывала ласковые имена.

Выйдя на улицу, он нащупал в кармане куртки бумажку — три марки. Он сунул ее туда, чтобы освободить руки, прежде чем дать тому типу по морде.

Он ударил его по желтоватой, будто кожаной морде, ударил сначала правой, затем левой рукой, так что тот покачнулся в одну, потом в другую сторону. Какой-то коммерсант, приятель папаши. Он был так удивлен, что даже не защищался. Жена его громко закричала.

Наутро призывной пункт. Его посылали из одного отделения в другое. Наконец какой-то чиновник в штатском записал его анкетные данные. «Тысяча девятьсот пятнадцатый год рождения, — сказал он, — ну что ж, все равно скоро пришла бы ваша очередь». Он спросил Райделя, есть ли у него пожелания относительно рода войск.

— Авиация, — ответил Райдель.

Хотя по комплекции и благодаря исключительной остроте зрения он великолепно подошел бы для авиации, его через две недели после освидетельствования призвали в саперные подразделения пехотных частей в Зигене.

КУРЬЕР С ОСОБЫМИ ПОЛНОМОЧИЯМИ

Проехав в этот прекрасный, хотя и прохладный осенний день часть пути на велосипеде, Кэте запыхалась, ей было жарко, но не до испарины. Ощущение сухого, умеренного жара, которое не доставило ей особого удовольствия.

Еще не успев прислонить велосипед к стене хижины, она сказала:

— Он прибыл точно, почти минута в минуту, в сопровождении солдата. Я подождала немного, потом поехала.

Ей понадобилось минут десять или чуть больше, чтобы добраться до хижины Хайнштока, — стало быть, Шефольд уже около получаса беседовал с майором Динклаге.

Когда они вошли, Кэте подождала, пока за ними с треском захлопнется старая дверь. В комнате было жарко от железной печки, и стекла ее очков сразу запотели. Она сняла их.

— Я действительно представляла его себе совсем другим, — сказала она. — Ты прав, он и в самом деле не похож на далекого от жизни ученого.

Протерев стекла и снова надев очки, она увидела сыча и, совсем как Шефольд, почувствовала облегчение оттого, что птица, которая теперь сидела в верхнем ярусе своего убежища, не начала хлопать крыльями, когда она вошла в хижину.

Пока сыч был один, он неприязненно смотрел своими черными глазами на дверь, через которую примерно час назад вышел Хайншток; когда в комнате появилась Кэте, он закрыл глаза, чувствуя, что она наблюдает за ним. Он ненавидел, когда за ним наблюдали. Прикрыв веки, он как бы уничтожал саму мысль о наблюдении.

— Ты уверена, что его привел простой солдат? — спросил Хайншток.

— Да, — сказала она, — обер-ефрейтор. Отвратительный тип.

Она не стала описывать Хайнштоку движение головы, каким

солдат приказал Шефольду подняться по ведущей в дом лестнице. Хайншток не придал бы большого значения этой детали. Надо надеяться, она сумеет потом объяснить Динклаге, что было заключено в этом жесте, адресованном Шефольду.

Хайншток даже не отреагировал на «отвратительного типа», а только сказал:

— Странно. Я был уверен, что его приведет по меньшей мере фельдфебель.

— Знаешь, как он выглядит? — спросила Кэте. И, не дожидаясь ответа, сказала: — Как настоящий аристократ.

Она не обдумывала заранее, как ей охарактеризовать Шефольда, эти слова пришли ей на ум внезапно. Почти в тот же миг она спросила себя, нравятся ли ей люди, которые выглядят «как настоящие аристократы». И ответила отрицательно. Венцель Хайншток не был аристократом, но и Иозеф Динклаге не был им тоже, несмотря на свой Рыцарский крест и свой мундир.