Винета - [47]

— Князь Баратовский сделает то, что повелевает ему долг, — перебила его княгиня, причем ее холодный тон представлял собой полный контраст взволнованному голосу сына. — Он последует за своим дядей, как было решено, и ни на минуту не оставит его.

— Я не могу! — вне себя воскликнул Лев, — не могу уехать с таким подозрением в душе. Вы согласились на мой брак с Вандой, но я никогда не смел предъявлять свои права на нее; теперь же я требую, чтобы Ванда была объявлена моей невестой здесь, в присутствии Вольдемара. Раньше я не уеду отсюда. Вольдемар так неожиданно превратился в хозяина и повелителя, чего никто не ожидал от него, и может так же внезапно превратиться в пламенного поклонника.

— Нет, Лев, — с гневным презрением воскликнула Ванда, — но твой брат, без сомнения, не стал бы уклоняться от исполнения своего долга, если бы даже это стоило ему счастья и любви.

Это было самое худшее, что она вообще могла сказать. Ее слова окончательно лишили молодого князя самообладания, и он, горько рассмеявшись, воскликнул:

— О, ему, конечно, это не стоило бы любви и счастья, но я, без сомнения, могу лишиться того и другого, если теперь уеду! Дядя, я требую, чтобы мой отъезд был отложен на три дня, и если ты мне даже откажешь в этом, то я все равно останусь. Я знаю, что в первое время не произойдет ничего серьезного, и еще успею приехать.

Княгиня хотела вмешаться, но граф опередил ее:

— Это решаю я, а не ты, — убедительно произнес он. — Я назначил наш отъезд на сегодня и считаю это необходимым. Так и будет. Если мои приказы должны сначала подвергаться твоей критике или находиться в зависимости от твоих припадков ревности, то тебе лучше совсем не следовать за мной. Я требую повиновения, которым ты обязан мне как старшему. Или ты немедленно последуешь за мной, или я исключаю тебя из всего, что находится в моем распоряжении. Выбирай!

— Он последует за тобой, Бронислав, — с мрачной серьезностью произнесла княгиня, — или он мне больше не сын. Решай, Лев!

В душе молодого князя происходила ужасная борьба. Слова дяди и повелительные взгляды матери, может быть, оказались бы бессильными против его безграничной ревности, но он видел, что и Ванда отвернулась от него. Он знал, что если останется, то она будет презирать его, и это заставило его принять решение. Он бросился к молодой девушке и, схватив ее за руку, произнес:

— Я еду, но можешь ли ты обещать в мое отсутствие избегать Вилицы и Вольдемара?

— Это будет и без обещания, — более мягким голосом произнесла Ванда, — ты забываешь, что твоя совершенно безосновательная ревность вызвана моим отказом остаться в Вилице.

При этих словах Лев с облегчением вздохнул и спокойнее ответил:

— Может быть, я впоследствии попрошу прощения за эту обиду, Ванда, но сейчас я еще не в состоянии. — Он порывисто сжал ее руку. — Я не верю, чтобы ты когда-нибудь могла полюбить Вольдемара, нашего врага, но довольно того, что он тебя любит и находится здесь, вблизи от тебя.

— Эта буйная голова доставит тебе много хлопот, — вполголоса сказала княгиня брату. — Он никак не может усвоить слово «дисциплина».

— Он должен научиться этому, — со спокойной решимостью ответил граф. — А теперь прощай, Ядвига. Нам пора.

Прощание было непродолжительным и менее сердечным, чем могло бы быть при подобных обстоятельствах.

Женщины остались одни. Ванда бросилась на диван и закрыла лицо подушкой. Княгиня стояла у окна и смотрела вслед экипажу, увозившему ее любимца навстречу борьбе и опасности; когда она снова обернулась, то на ее лице было заметно, чего стоило ей это прощание. Она с трудом удерживала обычное внешнее спокойствие и, наконец, с горьким упреком произнесла:

— С твоей стороны было непростительно как раз в такую минуту возбуждать ревность Льва; ты ведь достаточно знаешь его в этом отношении.

Молодая графиня подняла голову; ее лицо было заплаканным.

— Ты сама вынудила меня, тетя; мне не оставалось никакого другого средства. Кроме того, я не могла предполагать, что Лев оскорбит меня подобным подозрением.

Княгиня подошла и испытующе посмотрела на нее.

— Он действительно так оскорбил тебя этим? Будем надеяться, что это так.

— Что ты хочешь этим сказать? — испуганно вскакивая, спросила Ванда.

— Дитя мое, — ледяным тоном ответила княгиня, — ты знаешь, я никогда не становилась на сторону Льва; сегодня я сделала это, хотя ничего не сказала, чтобы не раздражать его еще больше. Тон, которым ты произнесла «лучше умереть», был таков, что я сама теперь отказываюсь от твоего пребывания в Вилице.

Ванда встала. Она была бледна как смерть и, не будучи в состоянии произнести ни слова, неподвижным взглядом смотрела на говорившую. У нее было такое чувство, будто под ее ногами разверзлась пропасть.

— Ты ошибаешься или хочешь обмануть меня, — наконец произнесла она. — Я этого не заслужила.

Княгиня не спускала глаз с лица племянницы.

— Я знаю, что ты еще ничего не подозреваешь, а потому говорю тебе это. Лунатиков надо будить, прежде чем они заберутся на опасную высоту. Берегись своей ненависти к Вольдемару! Как бы она не превратилась во что-нибудь другое! Я открываю тебе глаза, пока еще есть время, и думаю, что ты будешь мне благодарна за это.