Вильсон уступает - [3]

Однако и Вильсон достаточно сильный дипломат–практик, чтобы знать, как можно обескровить живые требования. Ему прекрасно известно, как докучливые интерпелляции затяжками надолго отодвигают решение по обсуждаемому вопросу: президентом Америки человек не становится потому лишь, что он идеалист. Поэтому он упорно настаивает на своем мнении: сначала следует разработать ковенант, и даже требует, чтобы ковенант был введен в мирный договор с Германией. Из этого его требования органически выкристаллизовывается второй конфликт. Германия виновна во вторжении в нейтральную Бельгию, чем грубо нарушила международное право, она виновна также в жестоком ударе генерала Гофмана по Брест — Литовску. Союзники (Англия, Франция, Италия) полагали, что введение гуманистических принципов Вильсона в мирный договор с Германией явится незаслуженным поощрением для нее, инициатора войны. Поэтому европейские дипломаты требуют, чтобы виновники сначала полностью расплатились по старым счетам. И только после этого можно перейти к обсуждению новых принципов взаимоотношений между государствами. В Европе еще лежат опустошенные поля, разрушенные города, и, чтобы произвести на Вильсона впечатление, ему рекомендуют увидеть все это своими глазами. Но «непрактичный человек», Вильсон, умышленно не обращает внимания на руины. Он смотрит лишь в будущее и вместо разбомбленных, разрушенных строений видит строение вечное. У него одна только задача — «ликвидировать старый порядок, установить новый». Неколебимо и твердо, несмотря на протесты своих советников Лансинга и Хауза, настаивает он на своем требовании. В первую очередь — ковенант. Сначала — дело всего человечества и лишь затем — интересы отдельных стран.

Борьба жестокая, и — что окажется роковым — она потребует много времени. Злосчастным образом Вудро Вильсон не успел четко очертить формы своей мечты. Привезенный им проект ковенанта ни в коем случае нельзя считать окончательно сформулированным документом, это всего лишь первый набросок, эскиз, который подлежит обсуждению, изменениям, улучшению, усилению или ослаблению на бесчисленных заседаниях мирной конференции. Глава Соединенных Штатов Америки, глава делегации страны на мирной конференции, Вильсон счел необходимым между заседаниями в Париже отдать визит вежливости столицам других стран–союзниц. Он едет в Лондон, выступает в Манчестере, едет в Рим, и, поскольку в отсутствии Вильсона другие государственные мужи не проявляют большого рвения в продвижении его проекта ковенанта, проходит более месяца, прежде чем дело доходит до первого пленарного заседания. Теряется время, в течение которого в Венгрии, Румынии, Польше, на Балтике, на далматской границе регулярные и добровольные военные образования организуют вооруженные стычки, осаждают города, в Вене растет голод, а в России опасно обостряется положение.

Но и на этом первом пленарном заседании, проведенном 18 января, лишь теоретически устанавливается, что ковенант должен войти во всеобщий мирный договор как его неотъемлемая часть. Однако документ все еще не завершен, на бесконечных дискуссиях ходит он по рукам и подвергается многократному редактированию. Проходит еще месяц, месяц ужасающего беспокойства Европы, которая все более страстно хочет иметь мирный договор, и лишь 14 февраля 1919 года, четверть года спустя после подписания перемирия, Вильсон может предложить ковенант в окончательной редакции, которая единогласно принимается.

Мир снова ликует. Идея Вильсона одержала верх — впредь мир должен обеспечиваться не силой оружия, не террором, а согласием и верой в главенство закона. Когда Вильсон покидает дворец, в котором проходило заседание мирной конференции, толпа восторженно приветствует его. Еще раз, на этот раз в последний, он с гордой, благодарной, счастливой улыбкой смотрит на окружающих его людей и чувствует за этой толпой другие толпы, за этим, вынесшим так много страданий поколением — будущие поколения, которые, благодаря этой не подлежащей пересмотру гарантии, никогда не узнают бича войн и унижений, диктата и диктатур. Это его величайший день — и одновременно последний счастливый день. Ибо Вильсон отравляет свою победу тем, что, торжествуя ее, покидает поле боя и на следующий день, 15 февраля, уезжает в Америку, чтобы доложить своим избирателям, своим соотечественникам о magna charta, великой хартии, вечного мира, прежде чем, возвратившись в Европу, подписать другой, последний мирный договор.

Вновь гремят пушки, салютуя подходящему к берегу Бреста «Джорджу Вашингтону», но толпящиеся у причалов люди безучастны, равнодушны.

Нечто от великой и страстной напряженности, нечто от мессианской надежды народов исчезло с тех пор, как в феврале Вильсон покинул Европу. Да и в Нью — Йорке его приняли очень сдержанно. Ни один самолет не приветствовал его, облетая подходящий к гавани пароход, не было и ликующей толпы. В сенате, в конгрессе, в своей партии, у своего народа Вильсон при встречах чувствовал не радость, не удовлетворенность выполненной им миссией, а скорее недоверчивость, настороженность. Европа недовольна тем, что Вильсон недостаточно далеко пошел, Америка — тем, что он зашел слишком далеко. Европе представляется, что его объединение противоположных друг другу интересов отдельных стран в единые общечеловеческие интересы все еще недостаточно обширно и глубоко, в Америке же его политические противники, уже имея в виду следующие президентские выборы, утверждают, что он, не располагая соответствующими полномочиями, слишком сильно политически связал новый континент с неспокойной и непредсказуемой Европой и тем самым нарушил основные принципы национальной политики, доктрину Монро*. Вильсону весьма настойчиво напоминают, что ему не надо пытаться стать основателем некоего иллюзорного государства будущего, что ему следует думать не о благополучии других государств, а прежде всего об американцах, выбравших его выразителем их воли. И Вильсон, утомленный, изнуренный европейскими переговорами, вынужден начать новые переговоры как с товарищами по партии, так и с политическими противниками. Прежде всего ему надлежит предусмотреть в величественном строении ковенанта, которое он считал неприкосновенным и неприступном, путь к отступлению, который позволил бы в любой опасный момент «обеспечить возможность выхода Америки из Лиги Наций». Таким образом, из стены запланированного на вечные времена строения Лиги Наций выбит первый камень, в стене образовалась первая трещина, роковая трещина, предопределившая ее обвал.