Вильсон Мякинная голова - [27]

Прощаясь съ Роксаной, Томъ спросилъ самымъ ласковымъ и убѣдительнымъ тономъ, какимъ только могъ располагать въ данную минуту:

— Мамаша, не можешь ли ты мнѣ сказать, кто такой былъ мой отецъ?

Онъ думалъ привести Роксану этимъ вопросомъ въ нѣкоторое смущеніе, но опасенія его на этотъ счетъ оказались ошибочными. Роксана выпрямилась во весь ростъ, горделиво тряхнула головой и отвѣтила:

— Отчего мнѣ тебѣ это не сказать? Не вижу никакой причины, которая препятствовала бы этому! Тебѣ нѣтъ ни малѣйшаго основанія стыдиться своего отца. Знай, душечка, что онъ былъ однимъ изъ самыхъ именитыхъ здѣшнихъ горожанъ и принадлежалъ къ такой же первостатейной старинной виргинской фамиліи, какъ Дрисколли и Говарды, которые такъ гордятся знатнымъ своимъ происхожденіемъ.

Лицо ея приняло еще болѣе величественное выраженіе собственнаго достоинства и она присовокупила горделивымъ тономъ:

— Помнишь ты полковника Сесиля Бурлега Эссекса, умершаго въ томъ же году, какъ и отецъ молодого твоего барина, Тома Дрисколля? Тогда еще масоны и прихожане разныхъ другихъ церквей шли всѣ вмѣстѣ въ погребальной процессіи, такъ что похороны у него вышли самые что ни на есть неслыханно торжественныя. Это и былъ твой отецъ!

Подъ впечатлѣніемъ торжествующаго самодовольства, Роксана словно помолодѣла. Она держала себя съ такою граціей и съ такимъ величавымъ сознаніемъ собственнаго достоинства, которыя можно было бы признать царственными, если бы окружающая обстановка хоть сколько-нибудь съ ними согласовалась.

— Знай, что во всемъ городѣ не найдется негра, который могъ бы равняться съ тобою благородствомъ происхожденія! — объяснила она. — Ну, теперь прощай! Можешь держать свою голову такъ высоко, какъ это тебѣ нравится. Клянусь, ты имѣешь на это право!

ГЛАВА X

«Зачастую приходится слышать: „Жаль, что намъ всѣмъ рано или поздно придется умереть!“ Странная жалоба со стороны людей, которымъ всѣмъ приходилось жить!

Изъ календаря Вильсона Мякинной Годовы.

«Когда ты сердишься, сосчитай до четырехъ, а если ужь очень разозлился, можешь выругаться».

Изъ того же календаря.

Улегшись въ постель, Томъ отъ времени до времени внезапно просыпался. Первою мыслью его каждый разъ было: «Ахъ, какъ я радъ! Все это оказывается только дурнымъ сномъ!» Тотчасъ же затѣмъ, однако, онъ опять тяжело опускался съ глубокимъ вздохомъ на постель и бормоталъ вполголоса: «Я негръ! Этого еще, только мнѣ недоставало! Какъ было бы хорошо, если бы я умеръ раньше, чѣмъ узналъ про свою несчастную участь».

Проснувшись на разсвѣтѣ, Томъ опять пережилъ весь этотъ ужасъ, а потому рѣшился не предаваться болѣе такому измѣнническому сну. Взамѣнъ того онъ углубился въ думы достаточно таки грустнаго свойства. Темою для нихъ служили по преимуществу слѣдующія соображенія: «Чего ради понадобилось создавать такихъ неравноправныхъ людей, какъ негры и бѣлые? Какое преступленіе совершилъ неродившійся еще первый негръ и чего ради легло уже на него при самомъ появленіи на свѣтъ клеймо позора? Чего ради понадобилось установить такое страшное различіе въ общественномъ положеніи между бѣлыми и черными людьми?.. Какой тяжелой кажется мнѣ сегодня утромъ участь негровъ, а между тѣмъ до прошлаго вечера подобная мысль никогда не приходила вѣдь мнѣ въ голову».

Онъ вздыхалъ и стоналъ такимъ образомъ въ продолженіе часа или болѣе, пока «Чемберсъ» не вошелъ смиренно къ нему въ спальню доложить, что завтракъ будетъ сейчасъ уже готовъ. «Томъ» покраснѣлъ до ушей видя, какъ раболѣпно подходитъ къ нему, негру, этотъ молодой бѣлый аристократъ, противозаконно именующій его своимъ бариномъ. Онъ грубо отослалъ Чемберса прочь, заявивъ:

— Убирайся вонъ!

По уходѣ невольника, Томъ проворчалъ сквозь зубы:

— Бѣдняга этотъ не сдѣлалъ мнѣ ничего дурного, но теперь онъ для меня хуже всякаго бревна на глазу. Я знаю вѣдь, что онъ настоящій Дрисколль, тогда какъ я, я… Ахъ, какъ было бы хорошо если бы я умеръ тутъ же на мѣстѣ!

Колоссальное вулканическое изверженіе, подобное тому, которое нѣсколько лѣтъ тому назадъ уничтожило островъ Кракатоа, сопровождается землетрясеніями, бѣшенымъ натискомъ морскихъ волнъ и густыми тучами вулканическаго пепла. Совмѣстное дѣйствіе всего этого измѣняетъ окрестные пейзажи до неузнаваемости. Горы проваливаются, а прежнія долины превращаются въ горныя цѣпи; въ безводныхъ пустыняхъ появляются великолѣпныя озера, а зеленѣвшіе передъ тѣмъ луга становятся мертвыми пустынями. Пережитая Томомъ страшная катастрофа измѣнила подобнымъ же образомъ нравственные его пейзажи. Нѣкоторыя изъ прежнихъ его низинъ оказались поднятыми на высоту идеаловъ, а нѣкоторые изъ прежнихъ идеаловъ провалились въ глубокія лощины, гдѣ обрушившіяся ихъ главы лежали теперь, покрытыя пепломъ и вретищемъ.

Въ теченіе нѣсколькихъ дней Томъ, пребывая въ глубокомъ раздумьѣ, странствовалъ по самымъ одинокимъ мѣстамъ, стараясь вернуть себѣ прежній свой бодрый и самоувѣренный видъ. Это оказывалось для него теперь дѣломъ тяжелымъ и непривычнымъ. Встрѣчаясь съ кѣмъ-нибудь изъ пріятелей, онъ находилъ, что всего прочнѣе укоренившіяся привычки утратились какимъ-то таинственнымъ образомъ. Вмѣсто того чтобъ инстинктивно протянуться для рукопожатія, рука его оставалась совершенно неподвижной. Негръ, таившійся въ Томѣ, инстинктивно проявлялъ свое смиреніе, заставлявшее Тома краснѣть и конфузиться. Негръ этотъ изумлялся, когда бѣлый пріятель самъ протягивалъ ему руку. Томъ убѣдился, что этотъ негръ машинально уступаетъ на тротуарѣ дорогу бѣлымъ нахаламъ и буянамъ. Драгоцѣннѣйшее изъ сокровищъ, о которыхъ позволяло себѣ мечтать его сердце, — кумиръ, предъ которымъ онъ втайнѣ преклонялся, — Ровена, — пригласила его однажды къ себѣ въ гости. Таившійся въ немъ негръ отклонилъ это приглашеніе подъ какимъ-то неловкимъ предлогомъ, тогда какъ на самомъ дѣдѣ онъ боялся очутиться въ обществѣ грозныхъ бѣлыхъ господъ и бесѣдовать съ ними, какъ съ равными. Негръ этотъ то-и-дѣло робѣлъ и трепеталъ, боязливо осматривался кругомъ, воображая, что читаетъ на всѣхъ лицахъ, въ тонѣ голосовъ и даже въ тѣлодвиженіяхъ подозрѣнія, способныя, чего добраго, повлечь за собою пагубнѣйшія для него разоблаченія. Поведеніе Тома стало до такой степени страннымъ и такъ рѣзко отличалось отъ прежней его манеры, что всѣ поневолѣ должны были это замѣтить. Люди, мимо которыхъ онъ проходилъ, останавливались и глядѣли ему вслѣдъ. Онъ, въ свою очередь, не смотря на всѣ усилія не могъ удержаться отъ того, чтобы не оглянуться. Когда ему случалось уловить при этомъ на лицахъ изумленное выраженіе, онъ начиналъ чувствовать себя изъ рукъ вонъ дурно и какъ можно скорѣе скрывался изъ виду. Ему представлялось теперь будто за нимъ охотятся и самъ онъ начиналъ производить впечатлѣніе безпомощнаго звѣря, запуганнаго охотниками. При такихъ обстоятельствахъ Томъ сталъ уходить на вершины холмовъ и скитаться по самымъ пустыннымъ мѣстамъ. Онъ говорилъ себѣ самому, что на немъ тяготѣетъ проклятіе, обрушившееся на Хама.