Виллет - [194]

Блаженный час — остановись, мгновенье! Отдохни, упокой биенье крыл; склонись к моему челу, чистое чело Неба! Белый Ангел! Подожди, не гаси твоего ясного света; пусть подольше разгоняет он неминуемо грядущие тучи; пусть ляжет отблеск его на тоскливую тьму, которой суждено его сменить!

Угощенье было нехитрое: шоколад, булочки, да еще вишни и клубника, выложенные на устилавших блюдо зеленых листьях, — вот и все, что у нас было, но нам обоим этот ужин показался роскошней самого пышного пира, а я, вдобавок, с несказанной радостью ухаживала за мосье Полем. Я спросила, знают ли его друзья, отец Силас и мадам Бек, о том, что он сделал, видели ли они мой дом?

— Mon amie,[348] — сказал он, — об этом никто, кроме нас с вами, не знает: это только наша с вами, ни с кем не разделенная радость. По правде говоря, в самом секрете для меня особенно тонкое наслаждение, и шумиха вокруг этого все испортила бы. К тому же (здесь он улыбнулся) я хотел еще доказать Люси Сноу, что умею держать язык за зубами. Как часто подтрунивала она над недостатком во мне сдержанности и осторожности! Как часто она дерзко намекала мне на то, что все предприятия мои — секрет Полишинеля!

Он говорил чистую правду; я нещадно высмеивала его излишнюю откровенность, да и не ее одну. Великодушный, возвышенный, благородный, милый, смешной чудак! Ты заслужил искренность, и уж я-то тебе в ней никогда не отказывала.

Я продолжала допытываться, мне хотелось знать, кому принадлежит дом, кто мой домовладелец и какова арендная плата. Он тотчас представил мне письменные расчеты, он все предвидел и предусмотрел.

Дом не принадлежал мосье Полю, об этом я догадалась — на роль собственника он не очень годился, я подозревала в нем плачевный недостаток бережливости. Заработать-то он еще мог, но не скопить, ему нужен был казначей. Итак, дом принадлежал жителю Нижнего города, по словам мосье Поля, человеку состоятельному; и он поразил меня, вдруг присовокупив: «Вашему другу, мисс Люси, лицу, которое относится к вам с большим почтением». К приятному моему удивлению, выяснилось, что лицо это не кто иной, как мосье Мире, вспыльчивый и добросердечный книготорговец, столь любезно отыскавший для меня удобное место незабвенной ночью в парке. Кажется, мосье Мире был столь же уважаем, сколь и богат, и владел не одним домом в предместье. Плата оказалась весьма умеренная, за такой дом ближе к центру Виллета запросили бы по крайней мере вдвое против нее.

— А потом, — заметил мосье Поль, — если даже фортуна вам не улыбнется — я-то надеюсь на лучшее, — я утешусь мыслью, что вы попали в хорошие руки: мосье Мире не станет вас притеснять. На первый год вы уже скопили денег, а дальше пусть мисс Люси положится на себя и на Божью помощь. Ну, так как же думаете вы обзавестись ученицами?

— Надо распространять карточки.

— Верно! И, не теряя времени, я уже вчера одну вручил мосье Мире. Ведь вы не станете возражать против трех мещаночек, дочек мосье Мире, — для начала? Они к вашим услугам.

— Мосье, вы ничего не забыли; вы просто прелесть, мосье. Возражать? Этого недоставало! Я и не рассчитываю собрать в своей школе созвездие аристократок; да и бог с ними совсем. Я счастлива буду принять дочек мосье Мире.

— А кроме них, — продолжал он, — к вам просится еще ученица, она хочет приходить ежедневно и брать уроки английского, она богата, так что платить будет хорошо. Я имею в виду мою крестницу и воспитанницу Жюстин Мари Совер.

Что за имя? Три каких-то слова? До этого мига я слушала его с живой радостью — я отвечала на вопросы тотчас и весело; имя же заморозило меня — от этих трех слов я онемела. Я не могла скрыть своих чувств, да и не хотела, пожалуй.

— Что с вами? — спросил мосье Поль.

— Ничего.

— Ничего! Да вы побледнели. У вас взгляд изменился. Ничего! Вы, верно, заболели. Что случилось? Отвечайте.

Мне нечего было ответить.

Он подвинул свой стул ближе ко мне. Он не рассердился, хотя я по-прежнему хранила ледяное молчание. Он старался добиться от меня хоть слова и при этом был кроток и терпелив.

— Жюстин Мари — хорошая девочка, — сказал он, — послушная и ласковая, не очень смышленая, но вам она придется по душе.

— Вряд ли. Полагаю, она сюда не явится.

Таков был мой ответ.

— Вы, я вижу, решили меня удивить? Разве вы ее знаете? Нет, как хотите, а тут что-то кроется. Вот вы опять стали бледной, как статуя. Положитесь на Поля Карлоса, доверьте мне свою печаль.

Стул его коснулся моего стула; он тихонько протянул руку и повернул к себе мое лицо.

— Вы знаете Жюстин Мари? — повторил он.

Лучше бы ему не произносить этого имени. Я не могу описать, что сделалось со мной. Я пришла в страшное волненье, сердце мое замерло, мне вдруг вспомнились часы острых мучений, дни и ночи несказанной душевной боли. Вот он сидит так близко, он тесно связал свою жизнь с моей жизнью, мы породнились, сблизились с ним — и одна мысль о разлуке наших сердец приводила меня в отчаянье. Когда же он произнес имя Жюстин Мари, я не сдержала гнева, глаза и щеки у меня вспыхнули, я больше не могла молчать, и, думаю, любая повела бы себя так на моем месте.

— Я хочу вам кое-что рассказать, — начала я. — Я расскажу вам все.