Виллет - [172]

— Полли, — тихо сказал мосье де Бассомпьер, грустно улыбаясь, — почему ты краснеешь при виде отца? Это что-то новое.

— Я не краснею. Вовсе я не краснею, — заявила она, совершенно заливаясь краской. — Но я думала, вы в столовой, а мне нужна Люси.

— Ты, верно, предполагала, что я беседую с Джоном Грэмом Бреттоном? Но его вызвали по срочному делу. Он скоро вернется, Полли. Он может отправить твое письмо и тем избавит Мэтью от «работы», как он это называет.

— Я не собираюсь отправлять письмо, — заявила она довольно дерзко.

— Так что же ты с ним намереваешься сделать? Ну-ка, поди сюда, расскажи.

Мгновенье она колебалась, потом подошла к отцу.

— Давно ли ты занялась сочинением писем, Полли? Кажется, ты лишь вчера писать выучилась!

— Папа, я письма свои не отправляю по почте. Я их передаю из рук в руки одному лицу.

— Лицу! Мисс Сноу, иными словами?

— Нет, папа. Не ей.

— Кому же? Уж не миссис ли Бреттон?

— Нет, и не ей, папа.

— Но кому же, дочка? Скажи правду своему отцу.

— Ах, папа! — произнесла она с большой серьезностью. — Сейчас, сейчас я все расскажу, хотя и дрожу от страха, я давно хотела рассказать.

Она в самом деле вся дрожала от растущего волнения, трепетала от желания его побороть.

— Не хочу ничего от вас скрывать, папа. Вы и любовь ваша для меня превыше всего, кроме Бога. Читайте же. Но сперва взгляните на адрес.

Она положила письмо ему на колени. Он взял его и тотчас прочел. Руки у него дрожали, глаза блестели.

Потом, сложив письмо, он принялся разглядывать его сочинительницу со странным, нежным, грустным недоумением.

— Неужто она — девчонка, еще вчера сидевшая у меня на коленях, — могла написать такое, почувствовать такое?

— Вам не понравилось? Вы огорчились?

— Нет, отчего же не понравилось, милая моя, невинное дитя? Но я огорчился.

— Но, папа, выслушайте меня. Вам незачем огорчаться! Я все бы отдала — почти все, — поправилась она, — я бы лучше умерла, только б не огорчать вас! Ах, как это ужасно!

Она побледнела.

— Письмо вам не по душе? Не отправлять его? Порвать? Я порву, коли вы прикажете.

— Я ничего не стану приказывать.

— Нет, вы прикажите мне, папа. Выкажите вашу волю. Только не обижайте Грэма. Я этого не вынесу. Папа, я вас люблю. Но Грэма я тоже люблю, потому что… потому что… я не могу не любить его.

— Этот твой великолепный Грэм — просто негодяй, только и всего, Полли. Тебя удивляет мое мнение? Но я-то ничуть его не люблю. Давным-давно еще я заприметил в глазах у мальчишки что-то непонятное — у его матери этого нет, — что-то опасное, какие-то глубины, куда лучше не соваться. И вот я попался, я тону.

— Вовсе нет, папа, вы в совершенной безопасности. Делайте, что хотите. В вашей власти завтра же услать меня в монастырь и разбить Грэму сердце, если вам угодно поступить так жестоко. Ну что, деспот, тиран, — сделаете вы это?

— Ах, за ним хоть в Сибирь! Знаю, знаю. Не люблю я, Полли, эти рыжие усы и не понимаю: что ты в нем нашла?

— Папа! — воскликнула она. — Ну как вы можете говорить так зло? Никогда еще вы не были таким мстительным и несправедливым. У вас лицо даже стало совсем чужое, не ваше.

— Гнать его! — продолжал мистер Хоум, в самом деле злой и раздраженный. — Да вот только, если он уйдет, моя Полли сложит пожитки и кинется за ним. Ее сердце покорено, да, и отлучено от сердца старика отца.

— Папа, перестаньте же, не надо, грех вам так говорить. Никто меня от вас не отлучал, и никто никогда отлучить не сможет.

— Выходи замуж, Полли! Выходи за рыжие усы! Довольно тебе быть дочерью. Пора стать женою!

— Рыжие! Помилуйте, папа! Да какие же они рыжие? Вот вы мне сами говорили, что все шотландцы пристрастны. То-то и видно сразу шотландца. Надо быть пристрастным, чтоб не отличить каштановое от рыжего.

— Ну и брось старого пристрастного шотландца. Уходи!

С минуту она молча смотрела на него. Она хотела выказать твердость, пренебрежение к колкостям. Зная отцовский характер, его слабые струнки, она заранее ожидала этой сцены, была к ней подготовлена и хотела провести ее с достоинством. Однако она не выдержала. Слезы выступили у нее на глазах, и она кинулась к отцу на шею.

— Я не оставлю вас, папа, никогда не оставлю, не огорчу, не обижу, никогда, — причитала она.

— Сокровище мое! — пробормотал потрясенный отец.

Больше он ничего не мог выговорить, да и эти два слова произнес совершенно осипшим голосом.

Меж тем начало темнеть. Я услышала за дверью шаги. Решив, что это слуга несет свечи, я подошла к двери, чтоб встретить его и не дать помешать разговору. Однако в прихожей стоял не слуга: высокий господин положил на стол шляпу и медленно стягивал перчатки, словно колеблясь и выжидая. Он не приветствовал меня ни словом, ни жестом, только глаза его сказали: «Подойдите, Люси», и я к нему подошла.

На лице его играла усмешка; только он, и больше никто, мог так усмехаться, когда его сжигало волнение.

— Мосье де Бассомпьер там, ведь правда? — спросил он, указывая на дверь библиотеки.

— Да.

— Он наблюдал за мной за обедом. Он понял?

— Да, Грэм.

— Значит, меня призвали к суду и ее тоже?

— Мистер Хоум, — мы с Грэмом по-прежнему часто так называли его между собой, — разговаривает с дочерью.