Вилла в Италии - [122]

— Да, — согласилась Джессика. — Но мне все равно жаль его, и мать, и лорда Солтфорда, который, как бы моя подруга им ни возмущалась, человек хороший. И Делию, если верить тому, что Фелисити так небрежно сболтнула насчет их матери. — Саму ее продирал озноб при мысли о леди Солтфорд.

— Это нелегко для них всех. Люциус между молотом и наковальней, это точно. Он влюблен в Делию, но убил ее сводного брата. Мучительная ситуация.

— А моя подруга будет терзаться, что вдруг, будучи родственницей убийцы, она в глубине души такая же. Или ее дети окажутся такими же, как Босуэлл. Я это к тому, что в Ричи тоже есть жестокая жилка.

— Бедный Люциус, кажется, завяз с Эльфридой, глупец.

— Мне очень интересно, что из всего этого было известно Беатриче Маласпине, — задумчиво проговорила Джессика. — Я имею в виду, о семье Делии. К примеру, та фотография со свадьбы Фелисити в страшной нижней комнате башни — в ней все сказано. Но как она могла узнать о Босуэлле, если даже Делия не знала?

— Это вновь выводит нас на журналистское заклинание: кто, что, где, когда, зачем и как. Кто такая Беатриче Маласпина? Что она замыслила? Где раздобыла информацию? Когда задумала сплести свою интригу? Как ей это удалось? И главное, зачем?

— Множество вопросов и маловато ответов. Уж скорее бы объявился этот кодицилл. Что, если он не отыщется, а время выйдет, и мы все уедем с «Виллы Данте», так и не найдя ответов?

7

Вскоре после рассвета Уайлд спустился в гостиную и взялся за краски. Это был единственный известный ему способ защититься от множества мыслей; стоило взять в руки кисть, как он отгораживался от мучительных проблем, впуская вместо них образы, формы и цвета. По сути, таким способом ему удавалось отключить поток мыслей, а во время минувшей ночи он и так надумался более чем достаточно.

Люциус работал над фигуркой Марджори стремясь придать зеленому одеянию, в которое ее облачил, более плавный и ниспадающий, готический вид. Свифт рисовалась ему в образе одной из тех готических статуй, что проступают из глубин средневековых соборов, удлиненными формами напоминая пришельцев из другого мира. Если убрать с ее лица морщины, что прорезали на нем время, отчаяние и заботы, и добраться до самой сути, то эту суть как раз и передадут как нельзя лучше строгие и сильные линии этих фигур.

После часа с лишним работы, удовлетворенный тем, что расположил каждую складку платья именно так, как хотел, он отложил кисть, энергично потянулся и зевнул.

Дверь отворилась, и появилась Делия. Вокруг ее потухших глаз залегли тени, и при виде Уайлда она как-то сразу напряглась и нерешительно остановилась в дверях.

— Я не хотела вам помешать.

Сердце его словно перевернулось, ему захотелось обнять ее и поцелуями стереть боль, усталость и напряжение, что так явственно читались на лине.

— Входите, — ободряюще разрешил он. — Я как раз собирался устроить то, что вы, англичане, называете «перерыв на чай». Работал над фигурой Марджори.

— Можно взглянуть?

— Конечно.

Она подошла и внимательно посмотрела на фигуру, на которой еще поблескивала свежая краска.

— Ужасно аскетичная, но очень похожа. У вас она получилась… о, не знаю… независимой, что ли. Силой, с которой нельзя не считаться.

— Вы когда-нибудь видели работы Пьеро делла Франчески?

— Да.

— Он мой любимый художник. Особенно люблю его изображения Марии.

— Вы имеете в виду Деву Марию?

— Да. Но забудьте об иконах с печальными глазами; он писал Марию сильную, яркую, вескую, исполненную мужества. У него это скорее Афина, чем Мадонна, спокойная, невозмутимая, интеллектуальная, с прямыми бровями и широко разведенными руками.

— Не общепринятый взгляд на материнство в таком случае. Не возражаете, если я немного здесь побуду? Просто посижу тихонько. Не хочется говорить, особенно о матерях, но хочется побыть с кем-то.

Словно гордый ястреб спустился к нему с высоты и, сложив крылья, уселся неподалеку. И чувство неимоверной благодарности накатило на Люциуса. И все это лишь из-за нескольких минут ее присутствия. Господи, ну и сильно же его забрало!

Он занялся смешиванием красок, хотя ни при каких условиях не смог бы применить получившийся розовый тон.

— Вперед, облегчите боль словами. — Художник старался говорить с напускной беспечностью. — Вы мне не помешаете.

— Выглядите совсем иначе, когда работаете с красками. То же самое у меня, когда я занимаюсь музыкой, и подозреваю, что так же у Марджори, когда она пишет.

— Вы профи. А я любитель.

— Вы тоже могли бы стать профессионалом. У вас для этого есть все данные.

— Большей частью дело даже не в таланте, а в стечении обстоятельств — это они определяют карьеру художника.

— Обстоятельства могут меняться. Или быть изменены.

Да, согласился Уайлд мысленно. Но прошлое и воспоминания о нем — не могут; это нечто, что ты изменить не в силах. То, что совершил, остается с тобой навсегда, а среди того, что он совершил, затесалась такая пустяковина, как убийство человека. Который, как назло, оказался братом Делии.

Словно бы прочитав его мысли, Воэн вдруг горячо произнесла:

— Это правда насчет Босуэлла!

— Что правда?

— Все. То, что говорили те люди на военно-полевом суде. Он действительно был чудовищем и представлял угрозу. Послушайте, Люциус, если бы он не умер, если бы вернулся в Англию к мирной жизни, то после шести лет убийств и бог знает чего еще, он стал бы самым опасным человеком в стране. Он не бросил бы это занятие. Война не насытила бы его жажду убивать.