Вилла Пратьяхара - [39]

Ах, это, оказывается, его пляж? Похоже, я не оригинальна в своем желании купаться в одиночестве и вторглась ненароком в чужое прайваси.

— А кто и зачем тогда мост построил? Не ты?

Француз небрежно кидает котомку на камни и присаживается на корточки, выуживая из кармана бумажку и табак для самокрутки.

— Мост здесь уже был до меня. Не знаю, кому и когда он тут понадобился. Может, рыбакам? Я не приспосабливаю мир под себя. Я приспосабливаюсь под него сам. Так проще. Есть только одно «но»: приходится держаться подальше от людей. Если начать еще и под них приспосабливаться — можно сойти с ума.

Его грубоватые пальцы с черными от грязи ногтями ловко скручивают сигарету. Я подхожу и достаю свою, Marlboro light. Не глядя, парень кидает мне коробок спичек, ни капли не озабоченный, смогу ли я его поймать.

— Ты девушка из того белого дома на скале? — скорее утверждает, чем спрашивает он вдруг.

Я киваю. Похоже, не одна я в курсе «who is who» на нашем пляже.

— А ты француз, живущий где-то на горе? — спрашиваю я в тон ему.

— Yes, sweety.

Мне посылается быстрая приторная улыбка и парень опять отворачивается. Несмотря на грубые черты лица и широкую кость на щиколотках, выдающую крестьянскую породу, он отлично говорит по-английски, что для французов значит как минимум высшее образование и карьеру в какой-нибудь приличной международной конторе.

— И как зовут моего спасителя?

— Ну можешь просто называть меня Спаситель. А как зовут любительницу уединенных купаний?

— Полина.

— Как? По-льи-о?

— Полио — это болезнь такая. А я По-ли-на. Окей, Лучано называет меня Паола, так тоже нормально.

Француз поворачивается и впервые смотрит мне в глаза.

— Паола — мне нравится. И ты тоже итальянка?

Я вздыхаю. Сейчас я скажу, откуда я, и два варианта: или я получу излишне заинтересованный взгляд, или полное презрение. Хорошая реакция на мою национальность — большая редкость.

— Нет, русская.

Но парень смотрит спокойно, без тени сальности или чувства превосходства, только слегка приподнимает брови:

— У тебя хороший английский для русской.

— А у тебя — для француза.

Докурив, мой спаситель легко поднимается с камней и протягивает мне руку:

— Ну пошли тогда, провожу. Сейчас солнце зайдет, ты в темноте ноги еще чего доброго тут переломаешь. Не для того же, в конце концов, я тебя спасал.

— А для чего? — спрашиваю я довольно глупо.

О боже, я что, уже начинаю с ним заигрывать?! Какая пошлость!

Но француз, казалось бы, ничего не заметил и, потеряв опять ко мне всякий интерес, лениво пожимает плечами:

— Да ни для чего…

Сегодня у Лучано необычно широкий выбор рыбы. Мои голодные глаза разбегаются по меню.

— Бери креветки. Тигровые. Без томатного соуса, кстати, и прочей гадости. Просто, в масле, с чесночком, — советует мне Ингрид.

Я решила не устраивать цирк и, обнаружив ее в одиночестве, сама подсела к ней за столик.

— Никто не умеет теперь толком готовить креветки, — продолжает она, обрадованная возможностью потрепать языком. — Томатный соус категорически не идет к морепродуктам! Категорически! Он отбивает весь вкус. К тому же какая глупость их тушить! Креветки созданы лишь для того, чтобы жарить их в кипящем чесночном масле, и больше ни для чего. И именно так их Лучано и делает.

— И что-то подсказывает мне, что тут не обошлось без вашего совета? — спрашиваю я.

Шведка довольно подмигивает мне поверх своих очков для чтения. В ее руке маленький фонарик выхватывает из темноты список салатов в меню. Надо отдать Лучано должное: ни один из них здесь не из этой наевшей оскомину тайской папайи или стеклянной лапши, и в количестве чили итальянец тоже знает толк.

Я с размахом заказываю двойную порцию креветок. Сегодня я пирую. И в конце меня точно ждет тирамису. Жуткие, запавшие в самую глубину души слова гадалки сегодня чуть не сбылись. Нелепо как-то, совсем уж глупо — на прогнившем мосту.

С минуту я серьезно раздумываю, не попросить ли по такому поводу бокал вина, но все-таки отказываюсь от этой затеи. Где один, там и бутылка, а пить мне нельзя. Шаткий баланс, обретенный мной на этом острове, еще не закрепился, и то и дело мои настроения срываются с ровных и умиротворенных на неуправляемые приступы раздражения или даже беспричинной паники.

— Больше не могу питаться ничем тайским, — жалуюсь я Ингрид, рассеянно поглядывая на далекие прожектора рыбацких лодок. — У меня постоянно болит живот после еды. Причем, это абсолютно точно не Зов. Я уверена, я знаю разницу.

— Не что? — не понимает шведка.

— Да, нет. Не важно.

Ингрид с минуту молчит, потом глаза ее зажигаются радостью:

— А ты проверила у своих девчонок, не кладут ли они тебе в пищу глутамат натрия?

— Что не кладут?

— Ну, милочка моя! Не знать таких вещей! Это такая химическая мерзость, аминокислота, которую все азиаты добавляют в еду из бедности: она прекрасно маскирует низкое качество продуктов и вдобавок усиливает любой вкус. Они кладут тебе три кусочка позавчерашнего мяса, сыпят глутамат и у тебя полное ощущение, что ты у бабушки на ужине. Если часто есть пищу с добавлением этой гадости, то наступает привыкание, и вкус нормальной еды уже не улавливается рецепторами. Так дети, кстати, подсаживаются на фаст-фуд. Туда ее тоже кладут, и в совершенно вопиющих количествах. А потом мы недоумеваем, почему это они не желают видеть здоровой домашней стряпни. Так что не удивляюсь, что у тебя болит живот. От нее и язва может быть, и даже крыс ей травить можно. Дохнут, я проверяла.