Вильгельм Завоеватель - [29]

Однако, поскольку строить суда нужно было очень быстро, на большинстве из них недоставало носовых и кормовых фигур с устрашающими клыкастыми пастями, остроконечными ушами и пунцовыми глазами — вместо этих чудищ на носу и корме стругов зияли глубокие впадины. Зато «Мора», флагманский неф, предназначенный для герцога и его свиты, превосходил все остальные изяществом формы, яркостью красок и украшавшей его нос медной скульптурой в виде мальчика. В правой руке он держал трехзубый штандарт, а в левой — рог, поднесенный к устам. Иные утверждали, будто мальчик являл собою точную копию старшего сына Вильгельма и Матильды, будущего герцога Нормандского. Что до меня, знавшего Роберта[40], коему в ту пору было двенадцать лет и который впоследствии получил прозвище Коротконогий, то я в этом очень сомневаюсь. Я скорее склонен думать, что мастер, изваявший сию фигуру, воплотил в ней гений самого Вильгельма в пору его отрочества.

Но что бы там ни говорили, а корабль действительно был чудом, вызвавшим всеобщее восхищение, это был подарок герцогини Матильды, и построила она его на деньги из своей личной казны. Ее примеру последовали и другие знатные дамы Нормандского герцогства. Равно как и настоятели благоденствовавших аббатств: Бекского, Жюмьежского и Сент-Эвруского, не желавшие уступать в щедрости епископу Одону. Малоимущие сеньоры по двое, трое и четверо складывали свои средства, чтобы построить и оснастить один корабль. Деревенские жители, преданные сиру Вильгельму, из чисто нормандской гордости тоже не пожелали остаться в стороне. Повсюду: и в убогих лачугах, и в роскошных дворцовых покоях — женщины ткали льняные полотна для парусов. В гаванях мореходы вязали пеньковые канаты. Кузнецы, покончив с якорями, принялись ковать гвозди и оружие. Время бездействия, праздности и раздоров закончилось: в Нормандии кипела работа, и каждый нормандец считал своим долгом помочь общему делу либо трудом своим, либо деньгами. Святые отцы, забыв покой и отдохновение, дни и ночи напролет творили молитвы и пели гимны, вымаливая покровительство у Господа и подмогу у ангелов его. Нормандцы — крестьяне и горожане, лесорубы и плотники, красильщики и кузнецы, мастера и подмастерья, стар и млад — все до единого подчинялись отныне воле лишь одного человека, твердого и решительного, — нашего герцога. Я видел все это собственными глазами и могу с уверенностью сказать: действительно, не было ни одного нормандца, который так или иначе не оказался бы причастным к нашему великому и правому делу, и хотя победа наша стала венцом творенья одного человека, путь к ней проложил весь народ.

Какое чудо — Нормандское герцогство, забыв про распри между городами и деревнями, пришло в движение, подобно частям человеческого тела, подчиненным единой воле! Голова давала команды ногам — и ноги шли туда, куда было нужно; указывала рукам — и руки тоже подчинялись повелению сверху: валили лес, пилили бревна, брали молотки и сколачивали доски. Сам я почти все это время провел в седле — развозил послания герцога, письменные и устные; презрев усталость, забыв про отдых, торжества и увеселения, я гнал коня так быстро, как только мог, дабы везде поспеть к сроку. И хоть мне претило командовать людьми, я сам себе удивлялся: откуда взялось у меня столько энергии, откуда появились эти властные ноты в голосе, когда я отдавал приказы направо и налево? Сердце мое наполнялось отрадой всякий раз, когда я подмечал, что кораблей у наших берегов становилось день ото дня все больше и больше.

Однако ж, на беду, моя наивность подвела меня нещадно! Да, я был счастлив. Потому как поверил Мирге всей душой и думал, что, пока я нахожусь здесь, она живет себе поживает возле моей матушки. Но в один далеко не прекрасный день всю мою радость как рукой сняло — она растворилась в мгновенье ока, точно предрассветный туман.

Глава XII НАСТОЯТЕЛЬ ИЗ СЕНТ-ЭВРУ

О, как я страдаю оттого, что истовости и отваги мне хватает ненадолго! Как жаль, что я не создан для великих дел и не всегда способен на самоотверженные поступки! Какая жалость, что любой пустяк может заставить меня свернуть со славно начатого пути и отречься от ранее принятых решений и данных обещаний, хоть бы и поспешных! Правда, ежели верить монаху, настоятелю Сент-Эвруской обители, моей вины в том нет совсем: ибо все это ошибки еще неокрепшей юности, вполне заслуживающие прощения! Однажды сей благочестивый черноризец проявил ко мне величайшее сострадание. Какое счастье, что всего лишь несколькими добрыми словами ему удалось умиротворить мою смятенную душу! Что сталось бы со мною, не приди он вовремя мне на выручку? Надобно признаться, что в ту пору внезапный приступ слабодушия вверг меня в безмерную печаль. Я стал сам не свой — и все из-за собственной мнительности, от которой я, как ни старался, так и не смог избавиться. Мои сверстники, бывшие в те далекие годы воинами, рыцарями и оруженосцами, уже давно обзавелись в Англии и замками, и землями, все они состоят на почетной службе у Вильгельма в качестве его наместников и посланников и правят тамошними фьефами и городами. Никто из них ни на мгновение не усомнился в том, что нормандское войско может дрогнуть под натиском полчищ Гарольда и с позором покинуть берега Британии. Среди них не было ни одного, кто загодя видел бы себя лежащим в траве на поле брани со стрелой в груди или с раскроенной боевым топором головой. Их, презревших свои личные переживания, объединили с герцогом одни чувства, и все они стали ему братьями. Я же, вкусив мгновенной славы после доблестного похода в Британию, вскорости после того облачился в свою нынешнюю жалкую личину — впрочем, вовсе не из страха, хотя и не без оснований, притом достаточно серьезных и вполне заслуживающих сочувствия! Я знаю, между мною и любым честолюбцем лежит огромная пропасть, и посему, если говорить о почестях и славе, я могу сказать одно: да минует меня чаша сия.