Вильгельм Завоеватель - [28]

Но на этом Вильгельм не остановился. Он обратился за благословением к Папе Римскому, и тот, весьма польщенный его обращением, безоговорочно признал завещанное ему право на английский престол, равно как и действенность клятвы, произнесенной Гарольдом над Святыми мощами, и охотно благословил нашего герцога. Он послал ему хоругвь с образом Креста Господня и перстень с печаткою, внутри которой хранилась прядь волос первоапостола Петра — первого пастыря Церкви Христовой. Папа дал знать этим Вильгельму, что он может выступать в поход на Англию от имени Господа и покровителем ему в этом деле будет сам святой первоапостол Петр. Возрадовавшись папскому благословению, многие бароны укрепились в вере своей, поскольку прежде некоторые из них все же сомневались в праведности сего предприятия, думая, будто клятва, данная Гарольдом, была вырвана у него силой и что он, как ближайший родственник почившего в бозе Эдуарда, имеет больше прав на английскую корону. Однако же слово Папы враз разрешило все сомнения и развеяло домыслы.

А меж тем в Лондоне самозваный король издавал один за другим законы во благо своих народов, дабы заручиться их любовью и поддержкой. Однако корона не принесла ему вожделенного умиротворения и удовлетворения. Горькая, неуемная тоска омрачала его великую радость. А по весне, с появлением кометы, предвестницы больших бед, посеявшей ужас в сердцах слабодушных и поколебавшей даже самых стойких, ему и вовсе стало невмоготу. Сказывали, будто в небе Англии эту комету[38] было видно две недели кряду и будто у людей, глядевших на ее огненный хвост, тут же немели сердца, мутился взор и помрачался разум. И тогда многие близкие Гарольда поняли свою ошибку и пожалели, что отдали ему корону. А Гарольду приснился вещий сон: пригрезилось ему, будто на морском горизонте показался гигантский флот — несметное число кораблей, и форштевни их смотрели в сторону Англии. Это великолепно отображено на Байейском полотне: под троном Гарольда — целое скопище стругов, как бы материализующихся из страхов и тревог монарха-самозванца.

Сон этот и впрямь оказался вещим. По повелению Вильгельма все Нормандское герцогство принялось строить флот. В нормандских гаванях от Авранша до земли Ко — отовсюду собрали лесорубов, корабельщиков, плотников и кузнецов. Приближенные Вильгельма, даже самые знатные сеньоры, такие, как Роде де Бомон, Монтгомери, граф д'Э и сенешал, непрестанно наведывались на побережье и, не ведая устали, подбадривали, как могли, мастеровых людей, коих здесь было не счесть.

Наши гавани превратились в сущие муравейники, где каждый знал свое место и трудился в поте лица, и в этом скопище людей происходило постоянное движение; сгибаясь под тяжестью непосильной ноши, сновали туда-сюда работники, и дело продвигалось. С каждым днем густые леса, примыкавшие к морю, отступали все дальше и дальше от берега. Вековые деревья с мощными стволами и корнями, коим прежде были нипочем ни волны, ни ураганы, гнулись и ломались под мощными ударами топоров, как хрупкие лучины, и со страшным грохотом рушились наземь. Поваленные деревья тотчас же облепляли помощники лесорубов и принимались очищать их от ветвей, сучьев и коры. Голые стволы немедленно распиливали на бревна. Тут вступали в работу плотники; вооружившись скобелями[39], они выстругивали из бревен доски нужных размеров и формы. Наименее умелые и самые молодые подносили тес, предназначенный для обшивки и килей будущих стругов, на верфи, выстроенные тут же, на побережье. Там на него набрасывалась целая толпа мастеровых, среди них были и горожане, и деревенские жители — глядя, как ладно и сноровисто они работают, можно было подумать, будто эти люди в порыве безудержного религиозного фанатизма собрались, чтобы ставить церковь, и притом не одну. Воины Вильгельма охраняли мастеровых от докучливых ротозеев и негрубо, но твердо и решительно блюли порядок в этом человеческом рое, который вобрал в себя самых разных людей: веселых и добродушных, угрюмых и злобных. Интендант Вардар следил, чтобы никто из работников не испытывал нужды ни в чем: ни в пропитании, ни в одежде, ни в инструментах. Торговцев всех мастей безжалостно гнали прочь. Ибо пищи и питья — всего было вдосталь. Стояло лето. Подмастерья и мастера спали прямо на прибрежном песке или в деревянных хибарах, сколоченных на скорую руку на берегу.

Вскорости побережье было уставлено остовами стругов с изогнутыми форштевнями, глядевшими в небо, и белыми досками шпангоутов, напоминавших человеческие ребра. И вот уже корабельщики приколачивали заградительные брусья поверх бортов. На смену им пришли конопатчики — вооружившись ворохами пеньки, они занялись заделыванием щелей между досками обшивки, после чего красильщики, распевая задорные песни, начали раскрашивать борта разноцветными полосами — красными и черными, зелеными и желтыми. Из кузниц валил густой дым и слышались звонкие удары молотов. Потом появились именитые ленники — они покинули свои фьефы, чтобы помочь корабельщикам в спуске стругов на воду. Когда корабли наконец были готовы, их установили на деревянные катки и с помощью толстых канатов поволокли к морю. И вот они уже стоят борт о борт на приколе неподалеку от берега, ожидая своего часа. Иные пришлые люди, жившие вдали от побережья и редко видевшие море, говорили, будто эти корабли удивительно похожи на легендарные «морские колесницы» людей с севера. Как же они заблуждались! Чтобы в них могли поместиться осадные орудия, подвижные разборные башни, придуманные нашим на диво прозорливым герцогом, тяжелые боевые кони и тягловые лошади, колья, шесты и полотнища для шатров, сундуки и ящики с провизией, питьем и прочей снедью, корабли пришлось делать более широкими и глубокими, естественно, в ущерб их маневренности. Однако форштевни у них и правда были острые, из-за чего люди, не искушенные в мореходстве, принимали их за драккары наших предков. Как и на норманнских драккарах, на наших стругах были полосатые паруса, то есть, я хочу сказать, сшитые из разноцветных полос. Помимо того, в безветрие наши корабли могли ходить и на веслах.