Виктор Вавич - [22]

— Поняла? — сказал Филипп и зашагал прочь.

Филипп шел в город, в городе горели уж на улицах газовые фонари, и Московская улица поднималась вверх, светилась двойным рядом. А над городом дышало туманное зарево от освещенных улиц. Гулянье только начиналось, и молодые парнишки попарно шли следом за подружками, и начинался разговор, через голову, бочком, смешками, словечками. Хозяйки сидели за воротами, смотрели на парочки, смеялись, раскачивались.

Филипп деловым шагом резал дальше и дальше, туда, в город.

В городе стихал уже грохот пролеток. Угомонилась деловая езда. На остановке с бою брали вагон загородной конки. Веселые барышни в дешевых шляпках и ухари конторщики в шляпах набекрень пирожком, с лакированными тросточками. Они так были похожи друг на друга, что Филипп подумал: «Как они не путают своих писарей, хохотушки-то эти?»

Кучер нахлестывал лошадей. Обвешанный людьми, живая куча-вагон двинулся. Толпа не попавших махала зонтиками уезжавшим. Народу прибыло. В эту-то гущу и вмешался Филипп. Он закурил и стал под навесом станции.

Второй вагон ушел с криком и гомоном.

— Здорово! — К Филиппу подошел молодой человек в кепке, в пиджаке поверх черной рубашки. — Давно?

— Вот второй вагон, — Филипп бросил окурок. Они вышли из толпы и не спеша пошли по тротуару.

— Дмитрий уехал, — вполголоса сказал человек в кепке, — полет надо было сделать. К вам нынче другого пришлют. Есть одна товарищ.

— Баба, значит? — Филипп даже назад откинулся. — Это, знаешь, Фома, дело слабое.

— Брось — слабое. Другая, знаешь ты, баба… А не пойдет дело, переменим. Ребята-то сойдутся ли?

— Это уж будь покоен. Это у меня во! А за ней-то, за бабой, чисто? — Филипп глянул на Фому, переждал чуть. — А то у меня, знаешь, аккуратность чтоб — за первый долг. Ведь семь месяцев работаем, — наклонился Филипп к самому уху, — и хоть бы того — тень какая. То-то, брат. — И Филипп тряхнул вверх головой.

— Направо идем, — сказал Фома, — она в скверике ждет, вроде свиданье. Здорово образованная.

В скверике было полутемно. Тихие деревья отдыхали и, казалось, смотрели вверх, в небо. В темноте на скамейках густо чернели люди, по песку шаркали ноги, и липкое гудение голосов, громкого шепота, плавно понизу, а вверху пристально горели крупные звезды.

Фомка шел по дорожке, вдоль круто подстриженных кустов, и вглядывался в людей на скамейках.

Вдруг он стал. Стиснутая соседями, на скамейке сидела женщина в кружевной косынке на голове.

— А здрасьте! — весело сказал Фома и потряс кепкой в воздухе. — Не пройдете ли с нами для воздуху?

Наденька встала.

— Будьте знакомы.

Наденька протянула руку Филиппу. Филипп спешил вывести бабу на свет, к фонарям, чтоб поскорей глянуть, что она такое.

— Не идите так скоро, — сказала Наденька.

Голос сразу понравился Филиппу. Мягкий и настойчивый. Филипп сбавил шаг. Молодой человек в кепке отстал и растаял в народе.

Пустырь

Вышли на улицы. Из окон кофеен выпирал на улицу свет, меледили тенями прохожие. Что ни фонарь — Филипп взглядывал на Наденьку.

«Что-то будто постная какая-то», — думал Филипп. Наденьке от взглядов было неловко, и она смотрела то под ноги, то поворачивала головку в сторону, и все не знала, как ей быть: деловито-строго, как учительнице, или приветливо, по-товарищески. Филипп ждал, Наденька все молчала. Уже прошло то время, когда надо начинать разговор, и оба поняли, что разговора не будет. Наденька шла и все вертела головой.

«Гордится», — подумал Филипп. Яркий свет от витрин упал на Наденьку, осветил ее, с ног до головы обдал. Филипп увидал, что Наденька покраснела, что пышут Наденькины щеки.

И Васильев сразу понял:

«Это она меня стесняется». И спросил участливо:

— Вы в наши края первый раз, можно сказать?

— Да, тут я не была, — сказала Наденька, не поворачиваясь.

Сказала так, как будто она бывала уж в других местах и по таким делам. Ей не хотелось, чтоб знали, что она в первый раз.

— А у нас на Слободке хорошо, все свои ребята живут, заводские. Только народ малосознательный, — сказал Филипп солидно. — Темный, можно сказать, вполне народ.

Наденька молча кивнула головой и вспомнила, куда она положила бумажку с цифрами.

«Главное — цифры, — думала Наденька, — цифры всего убедительней».

— А про что вы им нынче будете говорить? — спросил Филипп. Филипп чувствовал себя как антрепренер, который ведет гастролера, и спрашивал программу. Он не особенно надеялся на Наденьку.

— Я наметила о косвенных налогах и вообще о налоговой системе русского правительства. О том, что налоги, главным образом… Нам направо?

Улицы уже кончились, и далеко остался позади последний фонарь. Перед Наденькой была темнота, и вверху звезды мигали и щурились.

— Вот этим пустырем и пройдем, — сказал глухо Филипп. — Это я для проверки: не увязался ли кто? Гороховая личность, знаете? Тут темно, он побоится нас потерять и будет нагонять, а мы и услышим.

Васильев шагнул в темноту, вперед. Наденьке было жутко. Одной с этим незнакомым. Черт ведь его знает.

— Вы смело за мной, на слух, по шагам, — сказал из темноты голос.

Наденька встряхнулась, пошла. Пошла широкими шагами по каким-то мягким кочкам. Они молча прошли шагов сто. Васильев стал. Наденька остановилась тоже. Заколотилось сердце — что он сейчас будет делать? «Какая я дура, что пошла сюда», — подумала Наденька.