Виктор Вавич - [217]

И чернявый вдруг улыбнулся белыми зубами и так чего-то ласково.

— Подумайте, — говорит, — вы старый человек, а товарищ наш молодой, и ему, может, придется… Ну так вот, — и он трепал Петра Саввича за руку, и Петр Саввич, сам не знал с чего, все улыбался, пока они расплачивались. И муть рябила в глазах, и все люди будто на ходу через частокол — мельтешат вроде.

— Не придет он, — говорил Алешка дорогой из чайной.

— А если спросит десять тысяч, где возьмем? Ты Левку спрашивал? — Кнэк шагал аккуратно через лужи, глядел под ноги.

— Левка говорит — тысяча, пай мой, я не идейник, я говорил, что иду на дело, а заработаю — еду учиться, в Цюрих, что ли.

— Грузины уже уехали?

— Вчера уехали. Все, понимаешь, уехали домой.

— Ведь не можно, не можно, чтоб за пять этих тысяч вешали человека, — прошептал Кнэк. — Не можно, не можно! Я все одно дам ему знать, что товарищи работают для него. Завтра надо, чтоб были еще пять тысяч.

— У его отца спросить? — вдруг остановился Алешка. — А вдруг старик совсем не придет?

Кнэк дернул его за рукав.

— Не стой! А где та книга, что ему дали? То надо узнать досконале.

Варенька

Анна Григорьевна сама открыла двери, она глянула на мужа. Андрей Степанович сдержанным взглядом водил по стене, снимая крылатку.

— Ведь его же повесят! Повесят! — крикнула Анна Григорьевна и тряхнула за плечи Андрея Степановича. — Саню, Саню, моего Саню!

И вдруг она быстро стала хватать со столика шляпу, перчатки, сдернула с вешалки пальто.

Анна Григорьевна почти бежала по городу, толкалась о прохожих, сбегала на мостовую, чтоб без помехи, скорей, скорей, спотыкалась. Люди на нее оглядывались, глядели, кого она догоняет: Анне Григорьевне не приходило в ум взять извозчика. Совсем запыхавшимся голосом она кричала через стекло дверей унтер-офицеру в парадной генерал-губернатора:

— Впустите, голубчик, впустите.

Солдат шатался за стеклом, вглядывался в лицо.

— Кто такая? Кому?

— К Миллеру! Тиктина! Скорее, голубчик, — и она мелко барабанила пальцами по стеклу, как бабочка крыльями.

Солдат пошел. Анна Григорьевна видела, как седой камердинер с галунами слушал солдата, как пошел.

— Господи, помоги! Господи, помоги! — шептала громко Анна Григорьевна. Парные часовые по бокам, у будок, смотрели молча, недвижно. Анна Григорьевна в тоске вертела головой, терлась плечом о стекло. «Идет, идет! Слышно, идет». Унтер-офицер сбегал по ступенькам.

— Не приказал принимать! — крикнул солдат через двери и, сморщив брови, глядел на Анну Григорьевну.

— Пустите! Пустите! — закричала Анна Григорьевна, и она старушечьими кулачками забила в стекло.

— Держи! Держи! — крикнул унтер. Часовой шагнул и, придерживая винтовку, отгреб рукой Анну Григорьевну от дверей.

— Пустите! — вырывалась Анна Григорьевна. Короткий свисток круто дернул сзади, и вот уж кто-то сзади обхватил за талию, тянет назад — квартальный.

— Я не уйду! Не уйду! — и Анна Григорьевна вырывалась, шляпка трепалась на голове, волосы лезли в глаза. Анна Григорьевна отбивалась, а он оттаскивал, оттаскивал.

— Сударыня, не скандальте! Ну-ну, не скандалить, ей-богу, в участке ночевать будешь, верно говорю.

— Пусти, — рванулась Анна Григорьевна. Но квартальный уж свистнул, и дворник подбегал от ворот.

— Отведи, отведи! — И дворник крепко и больно взял Анну Григорьевну за локоть, толкал плечом.

— Пошли-пошли-пошли! — приговаривал дворник.

Анна Григорьевна перестала рваться, она семенила ногами, покорно шла перед дворником, он вел ее по мостовой, вел уже второй квартал.

— Ну-ну, ступай, бабушка, а то будешь враз за решеткой. Иди! Иди! — дворник подтолкнул Анну Григорьевну и пустил. Сам стоял, смотрел, куда пойдет старуха.

Анна Григорьевна долго шла по мостовой, потом ступила на тротуар. Она на ходу прибирала волосы, заправляла их под шляпку. Зашла в какой-то подъезд, поправила на себе пальто. Вышла. Пригладила прическу перед витриной магазина. На углу села на извозчика.

— На Соборную площадь, — ровным голосом сказала Анна Григорьевна.

«Как, как ее по отчеству?» — Анна Григорьевна вдруг дернула за пояс извозчика:

— Стой!

Анна Григорьевна соскочила.

— Сейчас, я в магазин, жди! — она проюлила сквозь прохожих в книжный магазин, знакомые приказчики кланялись. — Адрес-календарь, ради Бога, скорее.

Ей совали, — сейчас закрываем, мадам Тиктина, — без пяти одиннадцать.

— Андреевна, Андреевна!! — шептала Анна Григорьевна на ходу.

Но Анна Григорьевна уж летела к выходу. У полицмейстерского дома Анна Григорьевна остановила извозчика.

Городовой прохаживался у освещенных дверей. Анна Григорьевна неспешной походкой шла к дверям.

— Голубчик! — окликнула самым гостиным, самым дамским голосом городового Анна Григорьевна. Городовой бойко подшагнул.

— Голубчик! Доложи Варваре Андреевне, что госпожа Тиктина, — и Анна Григорьевна тыкала вниз серебряным рублем. Городовой быстро спрятал рубль в руке.

— Не могу-с от дверей отлучаться, извольте сами позвонить, пройдите наверх.

«Дождь, дождь! — обрадовалась Анна Григорьевна. — Когда я шла сдавать первую часть фонетики — дождь, и как счастливо вышло», — и вспомнилась на миг мокрая панель на Десятой линии и волнение, когда не чувствуешь походки, и Анна Григорьевна поднималась по ковровой лестнице. Нажала звонок. Перекрестилась.