Виктор Цой. Литературно-художественный сборник - [24]
Пиня не появлялся. Мы сидели вдвоем и гадали — что же с ним? Убежал он, побили его, забрали? После концерта он собирался подтянуться ко мне домой, но мы с Цоем сидели тут уже два часа, а его все не было.
— Да, вот такие дела, — сказал я, — Рок-клуб вовсю работает, а запоешь на улице…
— Да бессмысленно это все, — отозвался Витька.
— Что?
— Да клубы эти…
— Почему?
— Ну ты видел сейчас? Им ничего не стоит — открыть клуб, закрыть клуб. Взять и избить на улице. Грустно.
— Да нет, все нормально будет. Это все изменится со временем. Не может же так всю жизнь.
— Может, — грустно сказал Цой. — И мы никогда никуда отсюда не вылезем.
— Так что теперь?
— А ничего. Играть надо, музыку делать. Для своих. Чего дергаться — пусть там грызутся друг с другом. Я знаю только одно — я никем, кроме музыканта, не буду. Я не хочу ничего другого. И меня не волнует, что там у них…
С Цоем случился редкий приступ разговорчивости. Обычно он был молчалив, но не загадочен — на лице у него всегда было написано то настроение, в котором он находился в данную минуту, одобряет он что-то или нет, нравится ему что-то или вызывает отвращение. Он был настоящим наблюдателем по своей натуре и никогда ничего не усложнял — наоборот, любую ситуацию он раскладывал по принципу "хорошо-плохо" и не от недостатка ума, а от желания докопаться до сути происходящего. Выражаясь фигурально, он был гениальным фотографом: схватывал ситуацию, а потом показывал ее нам в том свете, при котором она была сфотографирована, ничего не прибавляя и не отнимая. Так, он однажды зафиксировал всех нас и себя тоже и проявил за двадцать минут — мгновенно, на одном дыхании написал, как мне кажется, лучшую свою песню "Мои друзья":
В 81-м чувствовали эту безысходность, может быть, не верили в нее, но чувствовали. Потому и были "АУ" и остальные панки и битники такими, какими они были. И Цой спел об этом — это была первая песня про нас, первый серьезный взгляд на нашу жизнь. Это было грустно ровно настолько, насколько это было грустно в жизни.
А рок-клуб, и правда, вовсю уже работал. Это было очень любопытное заведение. Президентом клуба был Гена Зайцев, который страшно любил всякие бумажки, записки, протоколы, книги учета и прочие бюрократические штучки. При этом у Гены была четкая ориентация на свершение все той же пресловутой рок-революции, и весь клуб под его руководством готовился к восстанию. Заправляли всей партийной работой мэтры хипповского хард-рока семидесятых — "Россияне", "Зеркало", "Союз Любителей Музыки Рок", "Джонатан Ливингстон" и другие — одни получше, другие похуже, умные и целеустремленные борцы за свободу всего человечества. Каждая группа в отдельности была неплоха, когда занималась своим прямым делом — рок-музыкой. Но когда они собирались все вместе и под председательством Гены начинали свое партийное собрание — на полном серьезе объявляли кому-то выговоры, предупреждения, кого-то исключали, принимали, решали возникшие трения по вопросам идеологии путем поименного голосования, выдвигали поправки по повестке дня и ругали правых (КГБ) и левых (нас), то все это выглядело просто замечательно. Учитывая же еще и то, что над всем собранием незримо витала тень великого экстрасенса и певца Юрия Морозова, который в своем физическом воплощении на собрания не ходил, а прилетал туда в виде некоего духа и сидел где-нибудь на люстре, мрачно наблюдая за происходящим внизу, то эта компания на самом деле представляла собой реальную опасность для общества. Члены клуба, сдав по одной фотографии президенту Зайцеву, ходили важные, на свои собрания никого не пускали и были на седьмом небе от собственного величия. Руководство клуба захватило монополию на устройство концертов и всячески пакостило двум-трем делягам шоу-бизнеса, пытающимся работать автономно.
Вторым человеком в клубе после Гены была Таня Иванова, которая в конце концов подсидела Гену и стала заправлять клубом, внедряя в него рок-музыку уже совсем дикого образца, — я к женскому вкусу в этом плане всегда относился с недоверием. Свои интриги Таня плела тоже не очень долго — вскоре ее аннигилировал энергичный Коля Михайлов — нынешний наш президент. Он был первым из трех президентов, имеющим непосредственное отношение к музыке, и это, конечно, сыграло свою роль.
Состоялся в рок-клубе и концерт Майка — рок-группа "Зоопарк". До этого у него были в основном джемовые выступления или сольные акустические концерты в Москве, а теперь он прозвучал уже по-настоящему, со своим составом. Хард-рокеры несколько воротили носы — Майк был из чужого лагеря, но рок-н-ролл есть рок-н-ролл — он сумел раскачать привередливый рок-клубовский зал, и мы особенно радовались его успеху: Майк был наш человек. Подчеркиваю — слово "наш" здесь означает только то, что Майк не принадлежал к революционному движению Зайцева и у него, как и у нас, не было никаких экстремистских настроений. Был весной также проведен грандиозный банкет в честь Свина в ресторане "Трюм" — рок-клуб, естественно, к этому делу отношения не имел, он тогда не то что панк, а даже новую волну не держал за музыку. В "Трюме" собралась хорошая компания, подтянулся из Москвы Троицкий, и веселье било ключом. Цой спел "Моих друзей" и реабилитировался в глазах Артема после московского концерта "АУ", где Цой пел своего злосчастного "Васю", менеджер был о нем невысокого мнения, но после "Моих друзей" все стало наоборот. В этой песне чувствовался такой потенциал, Цой давал такой аванс на дальнейшую работу, что Артем даже как-то потом сказал Гребенщикову: "Вот та молодая шпана, что сотрет вас с лица Земли", — имея в виду Цоя и его "Друзей". Цой несколько взбодрился после похвалы Артема и начал работать над новыми песнями.
