ВИА «Орден Единорога» - [4]

А под слова: «За окном метель метет, белая красавица, скоро утро настает, а бабки не кончаются»— несколько широких, как грудь матроса, русских душ повыперло из-под новорусских пиджаков: «…Говорю, б…, в натуре, печатка с брюликом за восемь лимонов, а покупку лимонов на десять, б…, отпразднуем. Ага! А бабки, б…, не кончаются!»И поросячий визг любительниц «драгоценных глаз», и в пляс, и вприсядку: «…У-ух! А бабки не кончаются!»…

Вот так же оправдывался потом «Балаган Лимитед»: «Мы пародию хотели…», а получилась всенародная застольная песня: «Ты скажи, ты скажи, че те надо, че надо. Может дам, может дам, че ты хошь». Они, вишь, пародию хотели, а бабы поют — аж ревмя ревут и трикотаж рвут на трепетных грудях.

Подвалил какой-то молодой, в пиджаке с искрой, с холодными глазами:

— Еще им пару песен. Потом мы танцевать будем под нормальную музыку. Потом снова потренькаешь.

— Это под какую — под нормальную? — поинтересовалась Битька. Но пиджак будто не слышал. А что ему ее слышать. Они — люди, а она — обслуживающий персонал, типа: «живой магнитофон». У Битьки задергались коленные чашечки. Она машинально запела что-то из репертуара «Авторадио». Такое чувство, что ее не существует. Что все это равнодушное марево вокруг — химера. Или она — химера.

Сесть сейчас спиной ко всем, закурить (прим. Битька не курила, это так — образ), побрякать тихо что-нибудь родное и близкое. Обернуться, а зал — пустой и пыльный. Встать. Потянуться. Уйти. В джинсах. В амулетах и феньках. По пыльной дороге, ведущей в чистое поле. «По Шахрину», — хихикнуло в Битькиной душе. А в голове тепло и легко зашумело. И, наклонившись к микрофону, она тихо и нежно шепнула прямо ему в ухо. И шепот перекрыл все звуки в зале: «Братушки, гопы, песня для вас от нефоров всех времен и народов. Бесплатно». И втерла с удовольствием, в полный голос, свой и кунгур-табуретки: … Кто это идет, сметая все на своем пути?

Кто одет в цветную рубашку и красные носки?

… Кто бьет друг другу морду, когда бывает пьян?

У кого крутые подруги, за которых не дашь и рубля?

Кто не может связать двух слов, не сказав между ними ноту «ля».

… Кто всегда готов подбить нам глаз и всадить в наш бок перо?

Это гопники!

Они мешают мне жить!!!».

Наверное, больше всего Битька боялась, что скандала не будет. Поэтому, когда сочными маленькими фейерверками завзрывались, чмокая сцену и дракона за спиной, помидоры, твердо запрыгали по полу яблоки, а бутылка шампанского запереворачивалась в воздухе в обморочных сальто, роняя пену, Битька смотрела на это как зачарованная. Крики слиплись в ушах в гул вместе с разудалой музыкой, выбиваемой из надрывно веселящейся под ударами гитары. «Ей богу, кино!»— пропищал в голове сиплый от волнения восторг. О том, что та же бутылка может сломать ей нос или выбить глаз, Битька как-то не думала.

Перед ней — словно замедленные кадры шикарного клипа. Время будто село за один из столиков покурить и потянуть из соломинки виски. Упоительн…

Сильная рука сдернула возмутительницу спокойствия с пьедестала, громовой голос произнес в присевший от его силы микрофон: «Господа — стриптиз». И, словно прямо из стены откуда-то появилась буйноволосая дива в ремешках и под тягучие тамтамы стала из этих ремешков вылезать. Сладкий шепот зазмеился из динамиков с акцентом: «Ты скажи…ты скажи…чо те надо… чо надо…может, дам…может, дам…чо ты хошь…».

И только кто-то уж слишком пьяный для желаний всех, кроме подраться и побычить, настаивал «на продолжении банкета», то бишь разборок с Битькой, вплоть до ее полного уничтожения. Но Битьку, словно ветром сухой листик уже далеко утащило от обслюнявившегося в мгновение зала. Где-то, кстати, она эту лахудру-стриптизершу видела: то ли за кассой супермаркета с названием «Просто Маня», то ли на заднике сцены. Вот уж ни за что бы…

А рука все влекла и влекла безголовую Битьку вперед мимо алюминиевых кастрюль; гор нарезанного хлеба; потеющих в мойке стаканов; мусорных куч, прячущих в своих недрах бачки; по скользким пластиковым плиткам, по кожуре, по серым ошметкам расстеленных в лужах половых тряпок; сквозь облака пара, тошнотворной смеси запахов, диковатые и равнодушные взгляды теть в заляпанных халатах. И тут уж, казалось, расстояния растянулись, и путь долог, как Алисино падение в кроличью нору.

А вот и нора — длинный темный коридор с дверями по бокам и всякой железной чешуей в неподходящих местах, за которую Битька зацепилась ногой, а обо что-то другое, свисающее лианой, чуть не разбомбила гитару.

Владельца руки, увлекающей ее, отчего-то все не удавалось рассмотреть. По щеке густо скатывалась дорожка чего-то жидкого. «Помидорина, поди», — рассудила девочка, но небрежно прикоснувшись к щеке, отдернула руку. Словно выключателем щелкнула: руку и висок остро саднило. А кровь (все-таки) текла из припухшей, глубокой и длинной царапины, даже скорее ранки. Значит, все же задело осколком бутылки.

Саднило и плечо, а кожу на лице и шее щипали спирт и помидорный сок. Вместе с физическими ощущениями до Битьки, наконец, допер и страх. Ведь запросто бы пришлепнули! Не дай Бог, на корпорации сейчас отыграются. И куда меня? К директору? На выволочку?