Ветви терновника - [55]

– Пусть это будет «Niemands Land» – Ничья земля. Ни Советский Союз, ни Германия, а нейтральная Австрия, – писала она. – Страна весёлых романтиков и влюблённых, страна вальсов Штрауса и оперетт Кальмана, «Волшебной флейты» Моцарта и «Альфонсо и Эстреллы» Шуберта.

Древний город, возникший по воли Траяна, мужественного командира 7 Легиона «Гемина-Феликс», когда-то воткнувшего штандарт с победоносным римским орлом в центр полевого лагеря «Виндобона», готовился раскрыть свои объятия очередным влюблённым безумцам, искавшим на этой земле место и защиту для своего чувства. Кружево бульварных колец, хранивших в своей памяти перестук колёс карет 19 века, развозивших по «Рингу» бесчисленные любовные пары, и каскадная россыпь городских парков во главе с великолепным и вечно беззаботным «Пратером», готовились распахнуть для них свои чертоги.

– Как здесь хорошо, – говорил Данила, нежно обнимая за плечи свою подругу, – никто не досаждает своими насмешливыми или осуждающими взглядами. Хотим, целуемся, хотим обнимаемся. Никому до этого нет дела, потому что это естественно и нормально. Я могу тебя подхватить на руки и поднять к небу, и никто не упрекнёт меня ни в чем, а будет только радоваться тому, что нам с тобой хорошо, Лиза. Замечательные и понимающие люди, эти австрийцы.

Элизабет лишь улыбалась и изредка поглядывала на своего восторженного спутника.

– Ты знаешь, мне всегда нравились венцы, – отвечала она. – У нас в Германии народ другой. Более сдержанный, что ли, углублённый в свои заботы, привыкший придерживаться житейского распорядка. Вена другая. Не то чтобы слишком беззаботная.

– Я бы так не сказала. Скорее она необыкновенно открытая и доброжелательная. Здесь хочется никуда не торопиться, а продлить мгновения внутреннего спокойствия и душевного комфорта. Я, наверное, хотела бы здесь жить, – задумавшись, закончила говорить девушка.

– Конечно, всё именно так, как ты говоришь. У меня такое же ощущение, что этот город создавался для людей, а не люди для города. Может быть, это можно объяснить тем, что здесь поровну сомкнулись три культуры: славянская, германская и мадьярская. И лучшие свои черты они отдали этой стране, которая когда-то была великой империей. Ты знаешь, я тоже согласился бы здесь жить, – заключил Данила, а когда они замедлили шаг и остановились, добавил. – С тобой.

Элизабет не произнесла ни слова, пока он говорил, но потом, подняв голову и посмотрев ему в глаза, тихо спросила:

– Ты в это веришь?

Затем, как бы намеренно не дожидаясь ответа, продолжала:

– А ты знаешь, я поступила в Академию моды и дизайна в Гамбурге. Правда это далековато от Берлина, но ничего, я всегда смогу подъехать и навестить своих родителей. В Гамбурге хорошие преподаватели, а главное, что диплом академии хорошо воспринимается работодателями, и я рассчитываю по окончании устроиться в одно из дизайнерских бюро.

– А как же диплом МГИМО? – удивился Данила, – столько лет, и что же, он больше не нужен?

– Выходит, что нет, – погрустнела девушка. – Наш с тобой великолепный вуз в Германии не котируется. Дипломы не могут быть признаны по каким-то строгим юридическим канонам. Всё-таки социализм и капитализм две совершенно разные системы, и нам, выходцам, из ГДР приходится весьма несладко. Дипломатом, я уж никак не смогу быть. Ну что ты Дэнни, – участливо воскликнула она, увидев нахмурившееся было лицо своего ухажёра, – всё хорошо и будет хорошо. Я ведь не только буду учиться в этой академии дизайна, но и работать. Причём по профессии. Пусть она будет совершенно другой, но я люблю рисовать и что-то придумывать. Мне это по душе, а это самоё главное. И я спокойна, потому что смогу не только оплачивать свою учёбу, но и откладывать деньги для своей семьи. А это для меня самое важное. Моя семья нуждается в моей помощи. У меня младший брат, которому надо ещё поступать в университет, и родители, которые уже по здоровью работать не могу. Отец уволен в отставку с минимальной пенсией, как бывший полковник Народной армии. Да я тебе говорила об этом. Ничего всё налаживается. Ты даже не думай ни о чём. Всё будет хорошо.

Голос Элизабет звучал ровно, даже участливо, но чем дольше она говорила, тем всё вернее в грудь Данилы вползал какой-то жуткий холодок, словно кто-то чрезвычайно хладнокровный и беспощадный подбирается к ним со спины, чтобы ножом пронзить их юные сердца и разрезать их на куски. Мог ли он сказать, что это предчувствие беды, или некая возникшая из мрака неизбежность? Скорее, что нет. Потому что это не должно случиться, не может произойти. Разве они кому-то мешают? Или это преступление любить друг друга?

Данила снял со своей руки лёгкий шерстяной свитер и заботливо прикрыл им оголённые плечи подруги. Уже вечерело и как ни как, но со стороны Дуная уже чувствовался лёгкий прохладный ветерок, который медленно, но верно стал сдувать накопившееся за день в городе тепло. Пальцы рук молодых людей переплелись, и они побрели дальше по старым средневековым улочкам Вены. Вначале, по Адамсгассе и по Салигассе, миновали древние как сам город стены часовни святого Руперта, пересекли Тухлаубен и, наконец, углубились в очень узкие булыжные переулки, по которым не могли проехать ни автомобили, ни прогулочные кареты с откидным верхом. Приблизились к Грабену и, наконец, вышли к сердцу самого города – собору святого Стефана.