Ветви терновника - [10]

– А в нашем вузе, почему нет? Скажи, хоть какой у Вас репертуар?

– Есть кое-что из «Beatles», «Smokie», «Queens».

– Вот и замечательно. Солидно. А свои наработки есть?

– Как сказать? Есть кое-что в стиле джазовых импровизаций. У нас ведь в составе и саксофонист имеется.

– Вот как даже? – удивился Алексей. – Ну, а ты-то что, в фронтлайнеры не выдвинулся? Всё сзади торчишь.

Алексей невольно затронул болевую точку Данилы. Вот уже пару лет он терзал дома шестиструнную гитару в надежде, что сможет доказать ребятам из ансамбля, что ему можно доверить исполнение на соло-гитаре, хотя свой солист и неплохой в ансамбле имелся. Кто в молодости не мучился жгучим желанием лидерства? Но Лёшке он ответил по-другому:

– А что, ударник – это вполне достойно. Вот, Ринго Стар, например.

– Ну, то Ринго Стар. Да ты не обижайся. Я так сказал. А сыграть в институте вы смогли бы. У вас вокал есть?

– Да, поют двое, а мы подпеваем. В общем, фон создаём, так что голоса есть. А в институте? Ну, куда нам соваться. Здесь же «Миражи» в новом издании.

– Да будет тебе Дэн. Мы ещё посмотрим.

– Пойду я, Лёша. Хочу один пройтись по парку.

Что-то не всё ладно было в жизни Данилы Бекетова. Чего-то не хватало. Душа томилась и ждала чего-то.

* * *

Глава II Рассвет

Часть I Предчувствие свободы

Безоглядным аллюром понеслись дни, собранные из сменяющих друг друга лекций, семинаров, коллоквиумов и языковых занятий. Четвёртый курс неумолимо приближался к очередному дуэльному барьеру. Данила не опасался грядущей весенне-летней сессии. Во-первых, студенты-четверокурсники – это тебе не вечно сомневающиеся в себе неврастеники из первых и вторых курсов. Студент четвёртого – это уже испытанный в полевых сражениях закалённый боец, знающий себе цену и успевший стать тонким проницательным психологом, успешно применяющим на практике приёмы гипнотического воздействия на преподавателей.

Во-вторых, такая сессия сдавалась значительно легче, чем придавленная снеговыми сугробами зимняя. Весна всегда могла расшевелить любого, даже погрязшего в книгочтениях интроверта-профессора. Все становились отзывчивее. Хотелось говорить и слышать другого. Снисходительность и всепрощение становились хорошим тоном. А потом, кому хотелось связываться со студентом, добредшим до четвёртого курса и проламывающим последнюю преграду в спасительную гавань пятого?

Выступление Алексея и Данилы в парном разряде на открытом институтском теннисном турнире в апреле оказалось неожиданно удачным. Они заняли второе место, уступив лишь победителям, чемпионам Москвы из МГУ. Довольные друзья шутили:

– Ну, ничего, мы этим аспирантикам в следующем году промоем мозги. Дело-то за малым – надо стабилизировать первую подачу. Без неё никуда. А в игре на задней линии мы им не уступаем, да и бегаем к сетке лучше. Мы ещё станем грандами.

О том, что сессия на носу знала также и добрая тётя Вера, справедливо решившая, что еженедельные ненавязчивые напоминания о необходимости навалиться на учёбу бедовой голове её племянника не помешают.

– И, кроме того, – увещевала она Данилу. – Это нужно, прежде всего, тебе. Эту сессию нужно сдать не просто хорошо, а как-то ярко, чтобы в деканате знали не только о твоих спортивных достижениях, но и обратили внимание на твои интеллектуальные способности. Не забудь, следующий год выпускной, и ты просто обязан получить хорошее распределение. Я тебе должна сказать, что сегодня я разговаривала по телефону с твоей мамой. Так вот, она приезжает в мае из Вены, чтобы быть и заботиться о тебе, когда ты будешь сдавать экзамены.

Сестра тёти Веры и мать Данилы, Софья Михайловна, была по-своему примечательной женщиной. В свои пятьдесят она выглядела также хорошо, как и пятнадцать лет назад, сохранив стройную фигуру с красивой высокой талией, и предпочитала сложные причёски в дорийском стиле, которые умела укладывать сама. Видно на её отношение к самой себе наложило свой отпечаток её увлечение изобразительным искусством, в котором она знала толк, так как защитила кандидатскую на мудрёную тему «Зарождение и развитие маньеризма в искусстве Италии XVI в.». Её увлечение своим делом было столь велико, что она искренне верила в такую сомнительную тезу, что только изобразительное искусство, а скажем, не литература, может раскрыть сложный мир людских чувств и страстей. Она не сомневалась в том, что смысл таинственной улыбки «Джоконды» отражает спокойствие и внутреннее состояние женщины, когда она глубоко уверена в том, что она любима и почитаема.

Командировке мужа в Австрию она была рада вдвойне. Здесь она нашла себя, погрузившись в мир исторических портретов и гениальных бытовых зарисовок. Бесчисленные венские музеи, выставки и экспозиции давали возможность 24 часа кряду не покидать пределы их гранитных храмов. Предыдущие командировки мужа в Камерун и на Кубу были по-своему занимательны, но не могли удовлетворить её эстетических потребностей. Три года пребывания в альпийском «рае» позволили Софье Михайловне стать узнаваемой и войти в избранный и очень замкнутый круг частных галеристов. Будущее рисовалось ей в розовых тонах. Впереди ожидали приглашения в Милан, Венецию и Париж, признанные мировые центр искусства.