Вьетнам: от Ханоя до Камрани - [3]

Информацию о загадочной стране я собирал по крохам. В институте эпидемиологии и гигиены в Нячанге меня приняли очень тепло, напоили чаем и… ничего не показали. Нет данных, война, то, сё. И всё с милыми улыбками. Потихоньку пополнялся писательский блокнот, из которого потом выросла повесть.

Николай Михайлович Карлов ещё в Эфиопии сделал меня своим заместителем. В мои обязанности теперь входили поездки на пункт связи за свежими газетами, почтой. Иногда, заменяя Николая, приходилось выступать перед вьетнамскими студентами и школьниками, изучающими русский язык.

Незадолго до вылета в Камрань в саду резиденции я встретил специального корреспондента газеты «Известия» Сергея Колесниченко. Год назад, зимой, нас познакомили в «пёстром» зале Центрального дома литераторов — симпатичный, без гонора мужик, чуть старше меня. Среди бледнолицых москвичей и гостей столицы Сергей, загорелый и белозубый, выглядел инопланетянином. Оказалось, вчера прилетел из Бирмы. Потом мы перезванивались

Я бы Сергея не узнал: тропическая форма, какую носят военные советники, тёмные очки, пробковый шлем. Он сам окликнул меня:

— Юра, ты?

Я с недоумением глянул на него. Советник снял очки и улыбнулся. Улыбка его вернула мне память.

— Вот так встреча! Ты же вроде в Бирме?

— Теперь здесь аккредитован. Сегодня улетаю на север, в провинцию Лонгшон.

— Очерк о завершении победоносной войны?

— Что-то в этом роде. Ты, как я понимаю, в Камрань?

— Да, закончим предварительные переговоры и туда.

— Будь осторожен, в Камрани только приступили к разминированию. Берег моря, причальные сооружения почистили, а чуть дальше можно налететь на сюрприз. Если я успею вернуться к вашему отлёту, полетим в Камрань вместе.

— Хорошо бы.

— Вам ещё долго торчать в Ханое. На Шёлковой улочке есть ресторанчик, где готовят змей. Обязательно сходим…

Закончив бумажную волокиту, наша группа вылетела в Дананг. Над древнейшим городом культуры Ша Гуань висела сизая морось. Влажность была осязаемой, плотной, дышалось, как сквозь марлевую маску.

После обеда гуляли по парку с диковинными растениями, я протянул руку к безобидному кустику, и плотный зелёный бутон мгновенно открыл свою пасть. За деревьями парка проглядывали жёлтые и зелёные горы, над которыми бугрились облака — это напоминало вьетнамскую лаковую живопись. Карлов решил сфотографироваться с двумя красивыми, хорошо одетыми вьетнамками, обмахивающимися веерами на скамейке. Они с радостью согласились. На лице вьетнамского чиновника, сопровождавшего нас, возникло растерянное выражение. Он хотел что-то сказать, но не успел. Карлов уселся между красавицами и обнял их за плечи, щёлкнула камера. Гриша — наш вездесущий чичероне — с усмешкой заметил:

— Памятная фотография, прямо в личное дело. Ваш каперанг сфотографировался с профессиональными проститутками, обслуживающими иностранцев. В этом парке им разрешено работать. А вообще проституции в стране нет. После победы над американцами всех проституток согнали в совхозы на трудовую повинность. Под Сайгоном несколько таких совхозов.

Я передал Карлову слова Гриши, Николай отмахнулся:

— Да пошёл он… Ходит тут, трясёт штанами. Что крамольного в фотографии? Счастливые вьетнамские девушки с русским моряком. Наша дружба — на века.

Затем нас повезли смотреть знаменитый храм, высеченный в скале. Сначала мы долго взбирались наверх, среди оглушающего зноя, звона цикад, оставляя внизу долину Пятигорья, потом спускались по осклизлым ступенькам. Пахло сыростью подземелья, по мере того как отступал зной, мы как бы погружались в прохладную воду. И вот в свете факелов открылся огромный грот, верхняя часть его терялась в сумраке, с писком носились летучие мыши, камни сочились влагой, и не верилось, что храм в скале — дело рук человеческих. «Это единственный в мире храм, где есть лежащий Будда», — пояснил Гриша. По узким, вырубленным в скале ступенькам я поднялся в нишу, ничего не увидел и, шаря в темноте руками, вдруг наткнулся на огромное ухо с удлинённой мочкой. В ужасе отпрянул, мгновенно покрывшись потом. Раздался звук, тонкий, звенящий. Он падал сверху, выстраиваясь в мелодию. Пятясь, ощупью отыскивая ступеньки, я торопливо, подгоняемый безотчетным страхом, спустился вниз и остановился, пораженный: у стоп Будды стоял мальчик лет десяти и играл на свирели. Трепещущее пламя факелов высвечивало загадочный лик божества. Мальчик походил на библейского пастушка. Звук свирели рождал успокоение, прохладу.

И каким ярким, радостным показался мир вокруг, когда мы выбрались наверх уже с другой стороны скалы и оказались на плоской вершине, поросшей цветущими деревьями.

Ночевали в гостинице, где по стенам ползали розовые ящерицы. Ящерицы не боялись людей, охотясь на насекомых, они иногда забирались в постель. Утром полковник-инженер Годенко обнаружил в носке жука величиной с два спичечных коробка и заорал так, что коридорный с перепугу уронил поднос с термосом и чашками. Все потом потешались над инженером, тот отбивался:

— Что ржёте? Боюсь я эту нечисть, ничего с собой поделать не могу.

В полдень мы уже были на военном аэродроме, где у ангаров стояли новенькие «Миги». Ободранная «Аннушка», на которой нам предстояло добираться до Камрани, скромно приткнулась у края взлётной полосы. Летели часа три, внизу, в прорехах облаков остро посверкивало море, серо-зелёное, гладкое. Молоденький вьетнамский солдатик принёс термоса с чаем и кружки. В салоне было прохладно. Мухи с тупым звуком бились о плексиглас иллюминаторов. Из кабины пилотов вышел худенький, изящный пилот и что-то сказал переводчику.