Ветка полыни - [2]

Только в десятом часу вечера Родион Петрович приехал домой. Остановив мотоцикл у калитки, он долго неподвижно сидел в седле, расслабив натруженные мышцы. Все тело было налито чугунной усталостью. Ноги ныли и горели, будто их настегали крапивой.

Войдя во двор, Родион Петрович невольно зажмурился от нестерпимо яркого света. В дальнем углу двора, под вишней, стоял стол, а над ним пылала двухсотсвечовая электролампа.

Возле стола сидел единственный сын Родиона Петровича, четырнадцатилетний Степка. На коленях у Степки — баян, на столе перед ним — ноты. Месяц назад в колхозе открылась музыкальная школа, и Степка оказался в числе ее первых учеников.

Увидев отца, Степка еще ниже склонился над нотами и так старательно растянул меха баяна, что его голоса, наверное, стали слышны на том конце улицы.

«Ишь, как старается, — радостно подумал о сыне Родион Петрович. — Мы в его годы и балалайки в руках не держали, а он уже на баяне по нотам наигрывает».

Поставил мотоцикл под навес, скинул рубаху и, тяжело ступая, раскорячисто пошел к умывальнику. На ходу спросил сына:

— Мать дома?

Тот ответил не сразу. Доиграл такт до конца и, приглушив баян, сказал:

— Ушла в сельпо за керосином.

«Мог бы и сам сходить», — хотел сказать Родион Петрович, но сдержался, вспомнив недавний разговор с женой.

— Балуем мы его, — сказала тогда жена о сыне. — У других дети-то в эти годы не хуже мужика с любым делом управляются. А наш только и умеет на фотоаппарате щелкать да велосипед крутить.

— Будет ворчать, — сердито прикрикнул тогда на жену Родион Петрович. — Не велико счастье сызмальства в назьме ковыряться. Хватит и того, что мы с тобой рук от земли никак не отмоем. Пусть к культуре привыкает, а мы уж как-нибудь и за него отработаем.

— Праздная жизнь, как ржа, разъедает душу, — уперлась жена. — Без труда настоящего человека не вырастишь.

— Мы за то и воевали, чтоб нашим детям беззаботно жилось, — закипятился Родион Петрович. — Еще успеет, наработается.

— Спохватишься потом, да поздно будет, — и жена ушла, в сердцах хлопнув дверью.

Вспомнив этот разговор, Родион Петрович поморщился и, поборов усталость, проворно зашагал к рукомойнику. Воды в нем не оказалось. Ведра тоже были пустые. Надо было идти за водой, но проклятые ноги не на шутку разболелись, и идти никуда не хотелось.

«Пошлю Степку. Пусть промнется», — решил Родион Петрович и, взяв ведро, повернулся к сыну. Тот медленно тянул меха баяна, старательно выговаривая при этом: «раз и, два и…»

Родион Петрович вздохнул и пошел за водой.

Минут через пятнадцать он вернулся с полными ведрами. Степка по-прежнему пиликал на баяне.

Посреди двора Родион Петрович поскользнулся на арбузной корке и, выругавшись, упал, опрокинув на себя оба ведра.

Мокрый, грязный и злой, поднялся он с земли и вдруг услышал за спиной приглушенный звук, похожий на всхлипывание.

Зажав ладонью рот, Степка смотрел на отца и задыхался от смеха.

ДЮРАЛЬ

В девятом классе вечерней школы рабочей молодежи историю преподавал Прохор Иванович Лукин. Высокий, с саженными плечами, с крутой посадкой большой, лобастой головы.

Голос у Прохора Ивановича густой и сильный — командирский голос. Говорили, что в войну он командовал артиллерийским дивизионом.

Парни и девушки побаивались Прохора Ивановича. Он был прям, пожалуй, даже грубоват и беспощадно требователен. Для него не существовало уважительных причин, которые оправдывали бы ученика, не выполнившего домашние задания. Видимо, за эту строгость девушки с авиационного завода и прозвали его Дюраль.

У него был свой метод преподавания. Объясняя новый материал, он несколько раз прерывался и, вызвав ученика, просил его повторить только что рассказанное. Потому-то на уроках истории никто не читал художественную литературу и не выполнял домашних заданий.

Этот урок Прохор Иванович вел так же, как и предыдущие.

Рассказав о первой причине отмены крепостного права, он сделал небольшую паузу, оглядел класс и коротко бросил:

— Горячев, повтори.

Антон Горячев — вагранщик с завода газового оборудования. Задиристый парень, но прилежный ученик.

Услышав фамилию Горячева, многие облегченно вздохнули, довольные, что вызвали не их, и уверенные, что Антон лихо ответит на вопрос.

Но Горячев почему-то замешкался с ответом. Тогда, как по команде, все повернулись к последней парте, и по классу, нарастая, пополз приглушенный смех.

Подложив руку под голову, Антон спал. Он спал так крепко, что даже не слышал шиканья товарищей.

Парни засмеялись громче. Девушки зафыркали, прикрывая ладонями рты. Еще мгновение — и класс дрогнет от дружного гогота двух десятков молодых, озорных глоток.

Но как раз в это мгновение Прохор Иванович предостерегающе вскинул руку.

Все замерли, ожидая, что вот сейчас Дюраль скомандует своим стальным голосом: «Горячев, встать!», и перепуганный Антон вскочит, как ошалелый. А со всех сторон полетят ядовитые шуточки, и можно будет от души посмеяться над задиристым вагранщиком.

Но Дюраль не спешил подать команду Горячеву. Строго посмотрев на нетерпеливо ерзавших парней, Прохор Иванович тихо, но твердо сказал:

— Тише, товарищи.

Все недоуменно уставились на учителя. А тот, еще больше приглушив голос, спокойно проговорил: