Ветилуя - [4]

Но была любовь — и она была

В том раю булыжном и дровяном.

1995

БЕРСЕРК

В быту уступчив он и мухи не обидит,

Для недруга найдет почтительный эпитет,

Предупредителен, слегка угрюм и сух, —

Но в битве воина преображает дух —

И словно бы в купель безумства окунает.

Не чувствует он ран и устали не знает —

И доблестных мужей десятками крушит,

И войско от него отважное — бежит!

Как если б знанием нездешним осеняем,

Кровавый Моисей, извергнутый Синаем,

В один кромешный миг низводит он века

И всю вселенную — на лезвие клинка.

Но с ним одна беда: он слеп на поле боя.

Всяк воин брат ему. Их скопище любое —

Призыв на страшный пир. Не различая их,

Он, перебив чужих, берется за своих.

И в этом правда есть, высокая и злая.

Любезна Одину порода удалая,

Но те, кто дерзостны, ответ держать должны,

И перед скальпелем карающим — равны.

29 июля 1999

ЭПАМИНОНД

Две бессмертных дочери: Левкра и Мантинея...

Хиросима и рядом не встанет: она — не дочь,

Или, лучше, спросим: чья она дочь? кто с нею

Попрощается, отправляясь в сплошную ночь?

Франсуа-моралист поучает нас: — Не Вергилий

(он всего лишь поэт), полководец живёт в веках. —

Из реки времён уж каких мы капель не пили —

Мы, живущий и страждущий изначальный прах!

Род певцов измельчал, мы с тобой ничего не стоим,

Мы построены клином, прекрасен меж нас один,

Он окинет фалангу взором, махнёт героям —

И в свинцовые воды косой углубится клин.

1995

* * *

На голых ветвях, при мерцании звезд

Не спит до утра обезумевший дрозд,

Хвалебную песнь вознося фонарю.

В неоновом свете он встретит зарю.

Природа обманута. Птица поёт

И гибельной истины не сознаёт.

Убогий мирок отвоёван у тьмы.

Пичуга не вынесет этой зимы.

Смешны и страшны обольщенья певца.

Он славит химеру, не чуя конца.

В никчёмном порыве живая свирель

Расходует кровь на картавую трель.

На этой вот улице мы и умрём,

Сорвав голоса под ночным фонарём.

Конец недосыпам и каторге дня.

Пусть новый безумец помянет меня.

1995

* * *

Чувством глубоким и словом возвышенным

Мира не ошеломишь.

Ужас милее сердцам обездвиженным.

В души глядит Тохтамыш.

Полно, любимая... Станем ли сетовать,

Плакать, что жизнь такова?

Будем, как встарь, о высоком беседовать,

В лад подбирая слова.

29 сентября 1994

* * *

Душе и долгу подчиняя тело,

Ты век свой в строгости прожить хотела, —

Чудесный, целомудренный обет,

Когда печальнице — осьмнадцать лет.

А я гадал о Данте, о жестоком

Изгнанничестве, жребии высоком,

О растворённой намертво в крови

Пожизненной отвергнутой любви...

И вот развёрнут этот страшный свиток

Соблазнов, горестей, надежд и пыток,

И мы, склонясь на рунами его,

Молчим, не понимая ничего.

Гордись, кичись, насмешница-природа!

Мы здесь, в толпе. Мы — твоего прихода.

Крадет нужда, расчетлива, как тать,

Сверхчеловеческую благодать.

5 января 1996

* * *

Покуда длится чудо предпочтенья,

Расслабленностью неба не гневи.

У самовитого местоименья —

Сомнительная партия в любви.

Коловращатель не тобою занят:

Он дарвинист, народник, семьянин.

Того гляди, с ревизией нагрянет,

Тогда и впрямь останешься один.

9 января 1996

ВИДСИД

(подражание староанглийскому)

Обошел я земли и страны,

Повидал я моря и реки,

Жил у франков я и у саксов,

У сикамбриев, у тюрингов,

(то прошло — и это минует),

У халдеев жил, берендеев

И у скрелингов полудиких,

У аланов жил, алеманнов,

Висаготов и остраготов

У бургундов жил, баюваров

(то прошло — и это минует),

У моравов над Волотавой,

Жил у муромы, жил у финнов

И у сервов, и у дунабов,

И у белгов славолюбивых,

Жил у хельсингов и батавов,

Жил у кесаря над проливом,

У лонбардов длиннобородых,

У венетов жил над лагуной,

Жил у хебриев, жил у англов

(то прошло — и это минует),

А как молод был, жил у вендов

На краю Маркизовой лужи...

Всюду щедро меня дарили,

А потом дары отбирали.

Кривда в мире сменила правду

(то прошло — а это настало).

Бьют народы в тугие бубны,

Всюду рык стоит, гик и хохот,

Всюду сильный слабого гонит,

Всюду песен дар ненавистен.

19 февраля 1996

ПОЕЗДКА НА ДЖАРЫЛГАЧ

«Как называется, спросил я, остров мрачный?» 

В автобусе трясло. На дряхлый пароходик 

Пересадили нас. Зеленая волна 

Текла и пенилась, жила своею жизнью, 

Шептала горестно: Медея... Митридат... 

И жаркий небосвод, просторный и белёсый, 

Нас обволакивал...

Оживлены, 

Мы вглядывались в шелковую гладь, 

Дурачились, прикладывались к флягам, 

Толпились у перил...

Немолодая пара 

Устроилась под тентом на корме 

И из толпы весёлой выделялась 

Сосредоточенностью друг на друге.

Из громкоговорителя неслись 

Бряцанье струн и деланные хрипы, 

А море расступалось, раскрывалось 

И плавилось — и не желало знать 

О суетных гостях своих мгновенных, 

Вчерашних,в сущности, уже сегодня...

Мы разбрелись по острову. Купаться 

Нам не велели. Кое-кто, разувшись, 

Попробовал, не холодна ль вода, 

Иные заходили по колено 

В сандалиях и босоножках — дно, 

Усеяно ракушечником острым, 

Просвечивало сквозь живой кристалл 

И будоражило воображенье,

А третьи затевали пикники 

Под рахитичной тенью, зыбкой, пыльной... 

К пяти туристов созвала сирена. 

Всех сосчитали, и число сошлось, 

Но этой пары не было меж нами, 

А их запомнили. Экскурсовод 

Чесал в затылке, выкликал по списку — 

И всё опять сходилось. На борту 

Веселье как-то схлынуло, а море 

Нахмурилось, свой изумрудный цвет