Ветилуя - [3]

Молодость мнит, в закон возвышая частность,

На поколенья вперед закупить места.

Биологическая целесообразность —

Вот ее неподсудная правота.

Если бы старость могла, а молодость знала!..

Впрочем, формулу можно и развернуть:

В чём-то ведь правду гречанка мне нашептала:

Лишь к тридцати мы умеем подковы гнуть,

Лишь к сорока сообщается нам дорога...

Кто в Лабиринте шишек успел набить, —

Тот, поостыв, человека, страну и Бога

Только взаимной любовью готов любить.

1995

Кто годы страшные со мною не делил

* * *

— Кто годы страшные со мною не делил

На шаткой палубе, на улице Шпалерной,

Те для меня никто, — угрюмо я твердил

В гордыне суетной, в неправде суеверной.

Но век так явственно свернул себе хребет,

Мы так разительно переменились оба,

Что ни возмездья мне, ни оправданья нет, —

И тех, кого любил, не разлюблю до гроба.

11 сентября 1994

* * *

Истина, какой она мне чудится,

Заново под звёздами не сбудется.

Звуков я хотел тактильных, вяжущих,

Вещих, всё единым духом скажущих,

Простоты — пленительней, чем странности,

Нераздельности и неслиянности...

Говорили шепотом и начерно —

Вот и сглазили: вконец растрачена.

1995

* * *

В тот век Авзония убийство возвела

В языческий обряд — и чуть ли не с амвона.

А дни перикловы? Воздушна и светла

Над кровью и чумой — громада Парфенона.

Как уживаются жестокость с красотой?

Как две родных сестры. Двойняшки — не роднее.

В наш век не оживить их алгебры простой.

Отяжелев, мы сделались нежнее.

1995

* * *

Передай генотип и умри:

Вот и всё. Только это

Звёзды шепчут нам и буквари

И скрижали Завета.

Проиграл, кто не мечет икры.

На пиру и в постели

Мы — невольники страшной игры

Без объявленной цели.

Я — не я: коллективная плоть,

Земноводные ночи.

Милосердый и правый Господь

Отвратил свои очи.

Помнишь снимок тот школьный? На нём

Мы стоим, чуть стесняясь,

В нуклеиновый вязкий Мальстрём,

На глазах погружаясь...

16 июня 1995

* * *

Бездельник любит лесть, а тот, кто домовит,

Тот циркуль и отвес хвале предпочитает.

Да вычленится мысль — и душу нам живит! —

И муза в портике Евклида обитает.

Что сердцу ведомо, то словом уясним.

Непреходяще мил живого смысла скрупул —

Из хлябей и сует возносится над ним

Число усвоивший молитвоёмкий купол.

1995

* * *

Смерть станет родительским кровом,

Где путника ждут за столом,

Утешат приветливым словом,

Согреют сердечным теплом.

Войдёт он в просторные сени,

В покой, где светильник горит,

Уткнётся родимой в колени,

Заплачет от счастья навзрыд...

Жизнь станет бедой подростковой

В навек уязвленной душе,

Пустынею солончаковой, —

И, в сущности, стала уже.

16 октября 1995

* * *

Разве я поумнел? Ничего не прибавили годы

Кроме горьких обид, отвращенья к себе да стыда.

Долго ль так вот и буду тащиться с моим никогда

Катакомбами детской беды, стариковской невзгоды?

Тупиком эволюции всех нас мыслитель назвал.

Он исследовал многое, многим служил идеалам,

Воевал, сочинял, большевичил, а кончил провалом —

И себя ль одного этим страшным венцом увенчал?

5 августа 1997

Настанет день...

* * *

Настанет день, и родины не будет —

Не для меня или тебя: для всех.

Сиротство воссияет без помех

И ласку материнскую остудит.

Умолкнут голоса, воссядут знаки.

Разучимся беседовать, гулять,

И энтропия явится во фраке

Вселенский Вавилон осуществлять.

Ни Дона мы не зачерпнём, ни Рейна,

Ни отработанных летейских вод.

Не поняли предсмертных слов Эйнштейна —

Глядишь, и Бог молитвы не поймёт.

Ни ближних не останется, ни дальних,

Ни колокольчика, ни василька.

Последний звук родного языка

В пространствах захлебнётся дигитальных.

1995

* * *

— Рядами стройными они идут,

Увенчаны, в хламидах белоснежных!..

А кто вон там, в одном ряду с Гомером?

Ах, Прохоров! Как странно. Не слыхал

И обхожусь... точнее, обходился.

Скажи-ка мне, а где тут Стратановский?

При жизни, помню, был он ростом мал

И телом хил, — всегда стоял в конце,

Когда в линейку по ранжиру нас

Выстраивал учитель физкультуры...

Неужто он? Поверить невозможно!

И — раз уж ты уходишь в их ряды —

Позволь задать тебе вопрос последний:

К чему блаженным этот плац-парад?

Уж здесь-то я не ожидал такого.

И этот марш... Встречают, говоришь?

17 июня 1999

* * *

Страдает тёмный зверь...

Страданье — это жизнь: кто не страдал, тот не́ жил.

Не стану уверять, что я тебя утешил.

Банален мой пассаж, бессилен объяснить

Благополучных дней мучительную нить.

Ты в той же колее. Натянуты постромки.

Быть может, золотым сочтут наш век потомки,

Но сам ты, вглядываясь в жалкую судьбу,

Едва ли выкажешь сочувствие рабу,

Поскольку очень уж обычна повесть эта,

И страшно далеко тебе до Эпиктета.

1995

* * *

А. Ведину

На Петровском острове я шалил

И на Ждановке между льдин тонул.

Рано крылья ангел мой опалил,

В полынью холодную окунул.

Детство — это исповедь и Содом,

Тишина нездешняя, глубина.

Что душе, зашедшейся подо льдом,

Ваши революция и война?

Было мне, утопленнику, семь лет.

Я в жару полмесяца пролежал.

Попустил заоблачный мне триплет,

К вечности картавинку подмешал.

Ломовое небо над нами шло,

Одина и Велеса фестиваль,

Время словно судорогой свело —

А в крови текла, закалялась сталь...

Если наслаждения суть грехи,

Не простятся мне из Его даров

Терпкий запах корюшки от реки,

Тополиный пух да отцовский кров.

Ту страну судьба как метлой смела,

И лежит копилка с пробитым дном,