Ветеран Цезаря - [39]
— Смотри! — воскликнул Цезарь, как бы отвечая на мой вопрос. — Как тяжёл этот взгляд, как коварна складка губ. А тут, — он потряс свитком, — совсем другой Сулла, щедрый, преданный друзьям, кроткий и богобоязненный. Ты скажешь, это маска. Но скольких он убедил, что это его истинное лицо! Счастливый! Был ли он на самом деле счастлив или создал легенду о своём счастливом жребии, чтобы обмануть других? Отказавшись от власти, он продолжал править. И даже теперь над нами довлеет его тень. Именем Суллы вершат нашими судьбами ничтожества. Иначе их не назвать. Толстобрюхий обжора — Лукулл, Помпей — самовлюблённый Нарцисс. И Красс…
Цезарь выразительно махнул рукой.
— Всё это так, — сказал я. — Но почему им удалось победить Лепида, вступившегося за права народных трибунов? Почему он, Лепид, боровшийся за справедливое дело, не нашёл у граждан поддержки?
— Я задумывался и над этим, — отозвался Цезарь. — Слишком многих связал Сулла круговой порукой. Одни доносили и грабили. Другие живут в домах казнённых, владеют их землёй. Третьи боятся гражданских смут, бесчинства солдат, возмущений рабов. К тому же Лепид — не тот вождь, который нужен римскому народу. У него запятнаны руки. Ведь и он разбогател при Сулле! Повелителем дум может быть лишь тот, кто прославится в войнах, кто поднимет меч Марса и обагрит им воды Реннуса или Евфрата, кто поведёт германцев и парфян за своей триумфальной колесницей.
Я слушал Цезаря с восхищением! Такой блестящий ум! Но всё же я не мог примириться с мыслью, что надо терпеть до тех пор, пока появится подходящий вождь. Пусть ничтожен Лепид. Но ведь есть и Серторий. И, наконец, сам Цезарь. Разве он недостоин возглавить всех, кто ненавидит Суллу.
— Оставим этот разговор, — сказал Цезарь, видимо почувствовав моё внутреннее несогласие. — Расскажи лучше о себе. Чем хочешь заняться?
Я поведал о своём намерении открыть либрарию и о затруднениях с товаром.
— Ты прав, мой Гавий, — отозвался Цезарь. — Людям надоело старьё. Кого в наше время тронут страдания Пенелопы? Проскрипционные списки пострашнее гнева циклопов и хитрости Цирцеи. Люди хотят знать, что происходит в мире теперь. Жаль только, квириты разучились писать. Страх заткнул рты. Впрочем, ты слышал о Цицероне?
— Кажется, это оратор, ученик Гортензия, — вставил я.
— Не ученик, а соперник, — поправил Цезарь. — В юности он написал напыщенную поэму о моём дядюшке Гае Марии. Позднее, при Сулле, выступил в защиту сына одного проскрибированного. Говорят, что и трусы способны на отчаянные поступки. Цицерон спасся чудом. Теперь он стал осторожнее. Дружит с Помпеем. Мечтает попасть в сенат. А всё же его речи — Этна, покрытая снегом. Порой прорывается гракхов огонь. Обратись к Цицерону. Я уверен, что он тебе поможет. Цицерон честолюбив и будет счастлив, если о его красноречии узнают твои земляки.
Высокий лоб. Благородная осанка. Таким я представлял себе Агамемнона.
— Гавий! — медленно повторил Цицерон, протягивая мне руку. — Я где-то слышал твоё имя. Тебя ещё называют ветераном Цезаря. Не тебя ли встретил Цезарь на пиратском корабле?
— Меня, — сказал я. — Но ведь это было так давно.
— Не удивляйся! — молвил Цицерон с улыбкой. — Нам, ораторам, приходится многое помнить. Скажи лучше, что нового в Брундизии?
— Ты запомнил и это?
— Да. И даже то, что твой отец был римским всадником. Его погубил… как его, Диксип. Но об этом я слышал не от Цезаря. Мой клиент-брундизиец знаком с Феридием. Я тоже родился во всадническом сословии. Нам, новым людям, приходится выносить не только высокомерие нобилей, но и наглость либертинов. Ты, конечно, читал мою речь в защиту Секста Росция Америйского?
— Нет.
Цицерон всплеснул руками.
— Как? Она ещё не дошла в Брундизий? Брундизийцы ещё не знают, как я поверг в прах могущественного Хризогона и заставил трепетать самого Суллу?
— Мне приходилось слышать о твоей речи, — сказал я, сдерживая улыбку. — Кто-то мне говорил о ней. Ты был храбр, как Улис, вступивший в пещеру людоеда. Защита преследуемых угодна богам. Но одно дело питаться молвой, а другое — читать.
— Ещё бы! — поддержал меня Цицерон. — Недаром ведь Эвандр[65] научил нас, италиков, письму, а мой либертин Тирон[66] изобрёл значки для записи быстрой речи. Всё, что я сказал, — здесь.
Он протянул руку к шкафу и достал свиток.
— Возьми! И унеси меня в Брундизий. Не удивляйся, что я так говорю. Всё в человеке смертно, кроме мыслей и речей. Что осталось от Демосфена? Кто знает, где его могила? А речь звучит и теперь, через четыреста лет.
Цицерон отступил на шаг и произнёс с пафосом:
— Много разговоров, граждане афинские, ведётся у нас о тех преступлениях, какие совершает Филипп. Все люди, начиная с вас самих, уступили ему возможность делать всё, что угодно, и можете ли вы его теперь обвинять?
— В каждое время был свой Филипп и свой Демосфен, — заметил я.
Позднее, познакомившись с речами Цицерона, я понял, что он один достоин называться римским Демосфеном. Мне уже не казалось смешным его честолюбие. Как часто мы лишаем ораторов и поэтов похвал и одобрений, которых они заслуживают. А полководцев, добившихся победы, мы награждаем неумеренными почестями. Мы сами себе создаём кумиров, которые требуют у нас кровавых жертв.
В этой книге рассказывается о том, как мальчика Клеона и его собаку Льва пираты похитили с острова Сицилия и привезли в Италию. Это случилось как раз в те дни, когда Спартак и семьдесят его товарищей бежали из школы гладиаторов в Капуе. Множество приключений, полных лишений и опасностей, пришлось претерпеть Клеону-сицилийцу и его верному другу Льву, прежде чем они попали в лагерь восставших рабов, которыми руководил Спартак.
Книга Томаса Мартина – попытка по-новому взглянуть на историю Древней Греции, вдохновленная многочисленными вопросами студентов и читателей. В центре внимания – архаическая и классическая эпохи, когда возникла и сформировалась демократия, невиданный доселе режим власти; когда греки расселились по всему Средиземноморью и, освоив достижения народов Ближнего Востока, создавали свою уникальную культуру. Историк рассматривает политическое и социальное устройство Спарты и Афин как два разных направления в развитии греческого полиса, показывая, как их столкновение в Пелопоннесской войне предопределило последовавший вскоре кризис городов-государств и привело к тому, что Греция утратила независимость.
Судьба румынского золотого запаса, драгоценностей королевы Марии, исторических раритетов и художественных произведений, вывезенных в Россию более ста лет назад, относится к числу проблем, отягощающих в наши дни взаимоотношения двух стран. Тем не менее, до сих пор в российской историографии нет ни одного монографического исследования, посвященного этой теме. Задача данной работы – на базе новых архивных документов восполнить указанный пробел. В работе рассмотрены причины и обстоятельства эвакуации национальных ценностей в Москву, вскрыта тесная взаимосвязь проблемы «румынского золота» с оккупацией румынскими войсками Бессарабии в начале 1918 г., показаны перемещение золотого запаса в годы Гражданской войны по территории России, обсуждение статуса Бессарабии и вопроса о «румынском золоте» на международных конференциях межвоенного периода.
Одно из самых страшных слов европейского Средневековья – инквизиция. Особый церковный суд католической церкви, созданный в 1215 г. папой Иннокентием III с целью «обнаружения, наказания и предотвращения ересей». Первыми объектами его внимания стали альбигойцы и их сторонники. Деятельность ранней инквизиции развертывалась на фоне крестовых походов, феодальных и религиозных войн, непростого становления европейской цивилизации. Погрузитесь в высокое Средневековье – бурное и опасное!
В дневнике и письмах К. М. Остапенко – офицера-артиллериста Терского казачьего войска – рассказывается о последних неделях обороны Крыма, эвакуации из Феодосии и последующих 9 месяцах жизни на о. Лемнос. Эти документы позволяют читателю прикоснуться к повседневным реалиям самого первого периода эмигрантской жизни той части казачества, которая осенью 1920 г. была вынуждена покинуть родину. Уникальная особенность этих текстов в том, что они описывают «Лемносское сидение» Терско-Астраханского полка, почти неизвестное по другим источникам.
Любимое обвинение антикоммунистов — расстрелянная большевиками царская семья. Наша вольная интерпретация тех и некоторых других событий. Почему это произошло? Могло ли всё быть по-другому? Могли ли кого-то из Романовых спасти от расстрела? Кто и почему мог бы это сделать? И какова была бы их дальнейшая судьба? Примечание от авторов: Работа — чистое хулиганство, и мы отдаём себе в этом отчёт. Имеют место быть множественные допущения, притягивание за уши, переписывание реальных событий, но поскольку повествование так и так — альтернативная история, кашу маслом уже не испортить.
Интеллектуальное наследие диссидентов советского периода до сих пор должным образом не осмыслено и не оценено, хотя их опыт в текущей политической реальности более чем актуален. Предлагаемый энциклопедический проект впервые дает совокупное представление о том, насколько значимой была роль инакомыслящих в борьбе с тоталитарной системой, о масштабах и широте спектра политических практик и методов ненасильственного сопротивления в СССР и других странах социалистического лагеря. В это издание вошли биографии 160 активных участников независимой гражданской, политической, интеллектуальной и религиозной жизни в Восточной Европе 1950–1980‐х.