Ветеран Цезаря - [18]

Какой-то воин преградил мне путь:

— Это что ещё за мальчишка?

— Потом разберёмся! — крикнул другой, пробегая. — Раз он здесь, вяжи его!

— Цезарь! — снова позвал я в отчаянии.

Воины связали мне за спиною руки.

А корабль-призрак уже снял абордажные мостки и удалился, распустив парус.

Это была вторая беда, которую принесло мне море.

* * *

Все, кто остался в живых после боя, были закованы и брошены в самую зловонную яму пергамской тюрьмы. Когда воины, втолкнувшие нас туда, ушли, сторож поднял факел, и мы увидели высоко, под самым потолком, крошечное зарешечённое оконце. Добраться до него, а тем более просунуть голову сквозь прутья решётки было невозможно. Сторож всё же сказал:

— Оно выходит на место казни. Так что смотреть в него не советую. Вода вон в том углу, в кувшине. Еду тратить на вас не стоит: завтра у вас свидание с палачом.

Он ушёл и унёс факел. Мы остались в темноте. Я сидел на полу, не решаясь пошевелиться: время от времени что-то падало с потолка и проползало по телу. Паук?.. Стоножка?.. Скорпион?.. Я боялся наступить на какую-нибудь ядовитую тварь… Впрочем, какое значение имел бы теперь даже змеиный укус?

Ох, почему я не сражался, когда Цезарь напал на нас?.. Почему не пронзило меня чьё-нибудь копьё?! Как счастливы Булл и кормчий, убитые в первые минуты боя! Как счастливы те, чьи тела остались лежать на палубе нашего корабля! А я… а мы? Какая смерть ждёт нас?

Но как он мог?! Как мог Цезарь напасть на людей, которые так им восхищались?

Тюремщик сказал, что сюда бросают приговорённых к смерти. Умереть я не боюсь. Раз Цезарь меня обманул, я буду даже рад умереть. Мучения и позор — вот что страшно…

— Завтра утром нас…

Наверно, я произнёс последние слова вслух, потому что рядом послышался спокойный ответ Ганы:

— Завтра утром нас распнут на крестах.

— И мы умрём, — застонал Аникат, — самой мучительной смертью…

Я молча притаился, чтобы не выдать, как мне страшно и как больно… Зачем он говорил, что спасёт меня?

— А Луций готовил для него, — всхлипывал Аникат. — Гай обещал ему кучу всяких благ…

— Не хнычь! — оборвал его Гана. — Над мальчишкой он просто подшучивал и никому ничего не обещал, кроме виселицы.

Кто-то в дальнем углу сказал:

— Конечно, мы дураки, сами себе сказку выдумали.

— Ещё рукоплескали ему! — поддержал другой.

— А кто мог думать, что мышь всерьёз грозится съесть кота, когда он держит её в лапах? — возразил Гана.

— Но все тридцать девять дней мы ежедневно слышали, что Луция он пощадит… — повторил Аникат.

— Да замолчите вы! — простонал старый пират (был у нас один такой — помощник Булла). — Дайте хоть в последний раз выспаться. Рассвет близок.

— Да, — поддержал его Гана, — надо выспаться, чтобы с честью умереть.

Пираты смолкли. Некоторое время слышались только тяжёлые вздохи то там, то тут. Внезапно тишину нарушил крик в дальнем углу:

— Проклятие! Меня укусила какая-то гадина!..

— А ты не вертись. Спи, как сидишь, — проворчал старик.

И снова молчание. Я с тоскою прислушивался к звукам падающих с потолка капель. Вот кто-то захрапел… Неужели уснул?.. Я не мог сомкнуть глаз. Сидел, глядя в темноту, и старался представить себе смерть на кресте. Я знал о ней только из книг.

— Смерть на кресте… это очень мучительно? — шёпотом спросил я, не ожидая, что меня кто-нибудь услышит.

Из темноты в ответ донёсся шёпот Ганы:

— Очень. Особенно когда поднимут крест и тело начнёт оседать. Не думай об этом. Молчи. Спи.

Разве это возможно?.. Я уже ощущал боль от гвоздей, которые завтра вобьют в мои ладони и ноги. Я готов был завыть от ужаса, но сдерживался и даже не стонал; только слёзы текли сами собой и падали на голые колени.

Постепенно окошко вверху стало светлеть. Нашу яму наполнил серый сумрак.

— Утро… — пробормотал Аникат.

— Да. Последнее. — Гана зевнул и поднялся, зазвенев цепью.

Так равнодушно сказать о наступающей смерти! Счастливый: не боится! А я изо всех сил задерживал дыхание, потому что где-то читал, будто от этого можно умереть. Я предпочитал сам оборвать свою жизнь.

— Как он подло напал на нас! — всхлипнул Аникат.

— Если ты будешь кряхтеть и стонать, я до прихода палача разобью тебе голову цепью! — Гана поднял кулак и шагнул к Аникату.

Тот, защищаясь, вытянул руки:

— Не сходи с ума! Может быть, Цезарь ещё помилует нас!

— Не жди, — насупился Гана. — Он сделает, что обещал.

Тут послышался скрежет ключа в замочной скважине, и я почувствовал, что теряю сознание от страха.

— Луций Сестий, ко мне!

Это сказал тюремщик. Не сводя с него глаз, я поднялся, но не мог двинуться с места. За его спиною, в просвете двери, были видны вооружённые солдаты.

— Луций Сестий! — повторил тюремщик. — Есть здесь Луций Сестий? Цезарь требует Сестия к себе.

Цезарь?.. Нет! Это мне послышалось. Я ни за что не пойду первым на крест! Я попятился от шагнувшего к нам сторожа.

— Ну вот: и это обещание выполнено! — Гана схватил меня за плечи и толкнул к тюремщику. — Иди! Цезарь дарует тебе жизнь.

Я упирался, не веря. Мне? Жизнь? Боги великие!

От толчка Ганы я пробежал вперёд несколько шагов и, чтобы не упасть, ухватился за руку тюремщика. Он с силой тряхнул меня:

— Стой на ногах!

Пираты закричали: