Ветеран Армагеддона - [9]

Некоторое время Лютиков выслушивал советы и наставления администратора, потом тот все тем же странным, немного шипящим голосом извинился и скользнул за дверь.

Оставшись один, Владимир Алексеевич Лютиков некоторое время приходил в себя. Нет, было чему удивляться в загробном мире!

Но больше всего Лютиков удивлялся, что этот мир существует.

Еще в школе материализм был основным способом познания мира, в институте он познакомился с диалектикой и был твердо убежден, что после смерти ничего не будет. Но чем ближе становилась возможная горестная дата, тем большее смятение испытывал Лютиков. Нет, миновав тридцатилетие, он меньше всего думал о смерти. Но какие-то опасения появились. Поэтому в тридцать лет он крестился, больше на всякий случай, чем по убеждению. В тридцать два, приближаясь к возрасту Иисуса Христа, он уже из любопытства полистывал Библию. К тридцати трем Владимир Алексеевич знал некоторые молитвы и даже дважды захаживал в церковь. Именно в то время он начал считать, что торопиться не стоит. Если правы были его учителя, то после смерти ничего не существует, тогда и волноваться было не из-за чего. Но если загробный мир все-таки существовал, то к такой возможности нужно было относиться с определенной осторожностью и не совершать того, что могло быть наказуемо после смерти.

И вот приятный сюрприз — жизнь после смерти все-таки была, и воздержания принесли свои плоды — Лютиков жил пусть хоть и в экспериментальном, но все-таки Раю, и Рай этот пока нравился Владимиру Алексеевичу больше его прежней жизни. Ну что было в прошлом мире? Тоскливая работа в редакции да ежедневные наставления жены? По крайней мере, здесь его опекали, и потому была надежда, что творческие пути Лютикова после кончины окажутся куда прямее и удачливее, нежели на Земле.

Лютиков на это надеялся.

Глава третья

— Не спи, не спи, художник!

Лютиков с досадой открыл глаза и прикинул расстояние до будившего его человека, но сообразил, что дотянуться до него не сможет. Немного погодя он вспомнил все и торопливо сел на постели, хмуро протирая глаза.

— Нет, миленький, — заливисто хохотала пляшущая в воздухе муза. — Если ты так спать будешь, я тебя опекать не стану. Глупо проявлять заботу о лентяе, правда? Работать надо, а не обнимать подушку.

Лютиков лег на спину, с удовольствием глядя на свою музу.

— Вставай, Лютик, вставай, — муза скользнула к окну и с треском раздвинула шторы.

— Вы же сами сказала, что у меня масса времени, — возразил Лютиков. — Куда торопиться, вечность в запасе.

— Вот поэтому ты и там не преуспел, — возразила муза. — Нельзя же быть таким бездельником, лень еще никого не выводила в люди!

Некоторое время Лютиков смотрел на музу.

Утренние желания еще бушевали в нем.

Отводя взгляд в сторону, Лютиков неловко спросил:

— Послушайте, Нинель, а вам, музам, это… грешить можно?

— Можно, — сказала муза. — Только после этого опекаемый сразу же теряет все преимущества. Покровительства лишается и жену сварливую приобретает. Муза потом себя за слабость корит и на мужике отыгрывается. А ты, я вижу, губищи раскатал? Напрасно, дурачок, деловые отношения с музой куда более выгодны. Ладно, вставай, я пока над лужком полетаю, вдохновение попробую подогнать…

Хихикая, она вылетела из дома, и слышно было, как она что-то задорно напевает задорным голоском.

Лютиков поворочался в постели, но сообразил, что вставать все-таки придется. Про себя он отметил, что его первый день в экспериментальной райской обители практически ничем не отличался от земной жизни, только вот вместо озабоченной и спешащей на работу жены его разбудила молодая разбитная и аппетитная бабенка с крылышками за спиной. Как она там щебетала? «Не спи, не спи, художник!» Лютиков довольно улыбнулся. Таких слов он на Земле никогда и не слышал!

Однако оказавшись за порогом коттеджа, Лютиков уже не был так безмятежен и радостен. Муза Нинель заставила его пробежать по зеленому лужку несколько кругов, а когда запыхавшийся поэт, тяжело плюхнувшись на землю, приходил в себя, неодобрительно вздохнула у него над головой:

— Нет, Лютик, так нельзя! Надо о своей физической форме думать! Ну что ты сможешь написать, если тебя одышка мучает? А не дай Бог, ночь придется с поклонницей провести? До стихов ли тебе будет? А у тебя нормативы установлены, сам знаешь, как говорится, ни дня без строчки… Вставай, вставай, Лютик, если на большее замахиваешься. Классики часами в гольф играют, а ты пробежал трусцой несколько кружочков и скис!

— Я вот все думаю, — сказал Лютиков, раскинувшись на райской земле и разговором выгадывая время. — Муз вроде девять и Нинель среди них греки не называли… Как это может быть, Нинель?

Муза спланировала ниже, зависла над головой поэта.

— Мнительным ты стал после смерти, — сказала она без злости и даже с каким-то смущением. — Ты только посмотри, сколько у древних греков поэтов было, а сколько их сейчас? И ведь все на разных языках пишут! Раньше муз меньше было, а сейчас разве девять порхалок вдохновляющих с вами справятся? Вот и укрепляют наши ряды. У нас, если хочешь знать, и профессиональное училище свое есть, и техникум, и институт, уже даже академию открывать решили!