Ветер в оранжерее - [41]

— Андрюша! Это ты?

— Трудно ответить так сразу, — ответил я с мучительной улыбкой на небритом лице.

Густые тёмно-русые волосы её, разделённые надвое простым пробором, зашевелились от моего дыхания, когда я заговорил — она стояла очень близко — и я испугался и отвернулся в сторону. Я знал, как от меня несло, несмотря на то, что я по три раза на день подолгу чистил зубы.

— Я так рада. Где ты сейчас? — спрашивала она.

— Не знаю, Ирочка, — сказал я.

И от этого вырвавшегося “Ирочка”, а я раньше никогда, кажется, так её не называл, прежде, чем я успел понять, что со мной происходит, я как бы пролаял несколько раз — грудь против моей воли сдавило и отпустило странными сухими рыданиями, как будто мне вдруг, надавливая на рёбра, стали делать искусственное дыхание. Я старательно закашлялся и протянув правую руку (в левой у меня был пакет с джином), коснулся рукава её чёрного, показавшегося мне в ту минуту очень женственным, платья.

— Нажрался я сильно вчера, — наконец сказал я, выдыхая в сторону. — И позавчера тоже. Очень рад тебя видеть. Не поверишь… Очень рад.

Я старался говорить односложно, чтобы вылетало поменьше перегара.

— Запиши мой телефон, — сказала она. — Сейчас я спешу. Запиши. Или нет, я сама тебе его напишу.

— Это рабочий, — Ирина протянула мне вырванный из блокнотика листок. — У меня, кстати, есть и визитки, но стыдно давать тебе визитку. Я теперь большой человек. Обязательно позвони. Позвонишь?

— Да, — сказал я.

— Смотри, не обмани меня, — говорила она, идя к машине и оборачиваясь. — Пожалуйста. Через неделю я уезжаю на полгода.

Она села на заднее сиденье. Водитель вышел из машины и, обойдя её кругом, закрыл за Ириной дверь.

16

Да. Так вот, в этот день я и “съехал”, как говорили в старые добрые времена, с квартиры Любовь Николаевны. Сцену расставания опускаем.

В Переделкино, когда я, просунув руку в калитку, приподнял деревянную щеколду, запирающую её изнутри, и вошёл во двор, уставленный какими-то тазами и разнообразным хламом, прикрытым клеёнками, грязным от смены пыльных и дождливых дней, под ноги мне выкатилась круглая тёмно-рыжая собачонка по имени Жучка.

— Жучка, здравствуй, — сказал я собаке, потрепав её по холке, покрытой густой, свивающейся в колечки шерстью и думая при этом о том, что имени-отчества хозяйки я вспомнить не могу.

Для начала, оглядывая яблоневый сад, окружавший двор и широкий одноэтажный дом сложной конфигурации, я попытался вспомнить саму хозяйку. Это была очень глупая и очень добрая старушонка маленького росточка, похожая на всех остальных старушонок, но в отличие от них никогда не донимавшая меня разговорами, а даже наоборот, с большим удовольствием и каким-то хитро-таинственным видом (словно за дверью она превращалась в совсем другое существо) запиравшаяся на своей половине дома. Хотя, может быть, этот хитро-таинственный вид у неё был оттого, что, запершись, она смотрела телевизор, а мне смотреть его не давала, настойчиво, однако, предлагая сходить к её внучке, жившей неподалёку, и посмотреть у неё “видимо”, то есть видео. Внучка была, что называется, на выданье.

Тут я вспомнил и имя хозяйки. Её звали Любовь Николаевна!

В крошечных сенях моей половины лежала записка “Андрюша, щи на террасе кушай!”. Бедная старенькая Любовь Николаевна, подумал я, сколько же времени пролежала здесь твоя записка?

Старушки дома не было. Оглядев свою комнату, я вышел зачем-то на двор. Подбирался вечер. Яблони легонько покачивали ветками, чёрный хозяйский кот тихо ходил вокруг, прошумел невидимый отсюда скорый поезд, и безнадёжная тишина навалилась вдруг на меня. Какими чудесными показались вдруг все эти кошмарные шумные дни в квартире Любы! Чуть ли не разрываясь от тоски, я вспомнил её низкий хрипловатый смех, лёгкость и чуть ли не чистоту и невинность, с которыми она произносила самые страшные ругательства, её очень крепкое тело никогда не рожавшей (и лишённой, как она мне рассказала, возможности когда-либо родить) женщины. Она гордилась тем, что у неё были хорошо развиты мышцы живота, и спрашивала у меня: “Это ничего ведь, правда, что я последнее время не делаю зарядку? Я ведь много занимаюсь сексом, а это тоже помогает поддерживать форму, да?”. Меня она считала большим экспертом в спортивных вопросах.

Милыми и дорогими показались вдруг Кухмистер и Савельев.

Я взял денег и пошёл на станцию, в кафе, за пивом. Ни пива, ни чего-либо другого, чем можно было бы смягчить надвигающиеся страдания похмелья, я не нашёл, искать по деревне самогон мне было стыдно, Руслан давно съехал куда-то в Ленинград, да он и не пил, и всю ночь я пролежал в бреду, в тяжёлом липком поту, поднимаясь то и дело, чтобы выпить воды, или таблетку аспирина, или съесть с десяток поливитаминов, которые, как я думал, мне помогут. Ночь была очень тёплая, это был уже самый конец августа или начало сентября, но лето, как это бывает, вернулось, сад заливало зелёным лунным светом, от яблонь на земле лежали тёплые тени, я шагал, хрустя песком дорожки, к уборной и обратно, и тело моё била крупная дрожь.

Чтобы как-то развлечь себя, я стал думать об Ирине, которую встретил всего лишь сегодня утром, а казалось, прошла уже неделя, о её резкой младенческой складке на полной шее, о том восхищении и о той внезапной тревоге, с которыми она смотрела на меня. Глубоко задумавшись, я застонал от досады, вспомнив, в каком состоянии я её встретил.