Ветер в лицо - [7]

— Хорошо, хоть снаряд небольшой. Свод все-таки треснул. Надо проучить шихтовикив. А если бы снаряд был от корпусной?.. Зеваки! — Гневно восклицал Круглов, поправляя очки, которые никак не приходились против глаз, потому что нельзя было ниже надвинуть кепку.

— Да уж кому-то не поздоровится, — сказал Федор. — Надо только разобраться, кто виноват.

— Нечего разбираться, — высунулся вперед из группы молодой рабочий в брезентовой робе. — Я так и знал, что сегодняшний день добром не закончится. Еще когда кепку с меня ветром сорвало, я подумал — плохой признак... Так и есть.

— Какая кепка?.. При чем тут кепка? — Нетерпеливо спросил его Федор.

— Кепка здесь ни при чем, а примета плохая, — продолжал рабочий. Что ж, судите. Моя вина.

Все, кто стоял у мартена, молча переглянулись. Никто не ожидал такой развязки. Коля Круглов подошел к рабочему, который был почти его ровесником, и уже без гнева в голосе, но строго заговорил:

— Как же ты мог упустить, голова твоя садовая?.. Ты из шихтового?

— Значит, прозевал. Моя вина — мне и отвечать. Можешь подать на меня в суд.

— Комсомолец? — Спросил Коля, который был членом заводского комитета комсомола.

— Да, — ответил рабочий, отведя глаза от строгого взгляда Круглова.

— Вот мы на комитете и разберемся, что с тобой делать. А теперь некогда с тобой возиться. Как твоя фамилия?..

— Владимир Сокол.

— Подожди... Это не ты ли в прошлом году грамоту ЦК получил?

— Я, — ответил Сокол.

— Эх, ты!.. — Коля подумал, потом, нажимая на каждое слово, сказал: — Вон отсюда! Не мешай работать!

Сердито сведя брови, вернулся к печи, а Владимир Сокол, сгорбившись и опустив голову, ушел из цеха.

Пока Круглов говорил с Соколом, Федор успел осмотреть свод.

— Ничего. Я думаю, что выдержит до конца плавки. Не рухнет. А после этого придется ставить печь на холодный ремонт.

— Убытки немалые. Парня придется судить. А, откровенно говоря, жалко, — грустно сказал Солод. — Ну, до свидания, Федор. Поеду переоденусь — и на поезд. Мне остается полчаса.

— Не забудь в министерстве поругаться насчет лома. Они без ножа нас режут. Никакого запаса. Прямо из вагонов в мульды бросаем. А что будет зимой, когда дороги снегом заметет и Днепр замерзнет?

— Не забуду, — ответил Иван Николаевич, поддерживая рукой разорванную полу пиджака.

4

Прошла неделя.

Когда Федор Голубенко, проведя почти весь день в прокатном, подходил к заводоуправлению, было уже шесть часов дня.

В глубине его мозга шевельнулась смутная мысль, что он сегодня чего-то еще не успел сделать. Но чего именно?.. Он даже остановился, чтобы сосредоточиться, подумать, вспомнить. Но вспомнить ничего не мог и с неприятным ощущением чего-то несделанного поднялся к себе в кабинет.

— Федор Павлович, — обратилась к нему секретарша. — Вам уже трижды звонила Валентина Георгиевна. Она просит немедленно ехать домой. Поздравляю от себя. Искренне поздравляю.

— С чем поздравляете? — Удивился Федор.

— Ну как же?.. Сегодня же ваш день рождения.

Вот что! Теперь он вспомнил, чего именно не успел сделать. И успеть уже не было никакой возможности. Ведь он обещал Валентине быть дома не позже пяти.

Вымыл руки под краном, вытер свежим полотенцем. Ему стало легче — ощущение чего-то несделанного начало исчезать.

Федор спустился по лестнице, сел в машину и поехал домой.

— Включить радио? — Спросил шофер.

— Не стоит, Саша. И так в голове звенит.

Федор с наслаждением закурил, откинулся на спинку сиденья всем своим уставшим телом.

— Завтра воскресенье. Поедете рыбу ловить?..

— Нет. Буду дома сидеть. А тебе на рыбу хочется?..

— Ну а что?.. Дорога хорошая. Вы как-то собирались.

Дом Федора Голубенко мало чем отличался от других. Только большая открытая веранда, украшенная резьбой, придавала пышности его виду. Резьба на веранде была тонкой, ажурной, и это никак не соответствовало его плотному и несколько простоватому виду. Он с этой резьбой напоминал сталевара, который приколол праздничную розу прямо к рабочей куртке.

Резьба имела свою печальную историю.

Здесь, где теперь стоит дом под шиферной крышей, когда-то стоял домик под белым железом с голубыми резными наличниками на окнах. В нем родился и вырос Федор. Отец Федора, потомственный сталевар, задушевный друг Георгия Кузьмича, всю жизнь мечтал пристроить открытую веранду. Перед войной он заказал резьбу для нее у прославленного мастера из того села, откуда много лет назад сам пришел в город.

Долго трудился мастер, не жалел ни рук, ни времени для своего земляка. Наконец резьба была перевезена в отчий дом и составлена ​​в сарае. Но веранду поставить не пришлось. Началась война.

А когда Федор вернулся с фронта, он не застал ни отца, ни матери, ни домика под белой железной кровлей. На родительской усадьбе остался только сарай, в котором лежала древняя мечта отца — резьба для отделки веранды.

Итак, когда Федор построил новый дом, он поставил веранду, украсив ее резьбой, что сохранилась после смерти отца. И хотя во внешнем виде дома вступали в некоторое противоречие вкусы и стили двух разных эпох, Федор скорее бы согласился разрушить его, чем веранду. Впрочем, это противоречие не сразу бросалось в глаза, потому что стены были оплетены диким виноградом почти до самой крыши. Высокие тополя обступали двор со всех сторон. У самой веранды красовались немолодые разлогие яблони.