Ветер удачи - [47]

— Тебя все еще сжигает любопытство? — поинтересовался Эврих, нависая над Нжери и легонько поглаживая ее плечи.

— Нет! Нет, довольно! С меня хватит!.. — запротестовала она, но аррант, словно не услышав, прижался ртом к ее рту, не жалея губ молодой женщины и не позволяя ей подняться с ложа.

Напрасно она пыталась оттолкнуть его, он даже не заметил ее усилий. Его пальцы вновь отыскали бугорок наслаждений, и сжавшиеся было ноги ее разошлись в стороны. Оторвавшись от губ Нжери, Эврих принялся целовать ее шею, потом грудь, поочередно посасывая напрягшиеся вишенки сосков, а она, забыв о своем намерении бежать с ложа сладостных пыток, прижимала его голову к своей груди, тихо постанывая и выгибаясь бедрами навстречу пальцам, двигавшимся в немыслимо упоительном ритме.

Нжери не заметила, как аррант оказался лежащим между ее согнутыми, раскинутыми коленями, но, ощутив тяжесть его тела, вздохнула радостно и облегченно. Прежнее намерение оттолкнуть его, прогнать сменилось страхом того, что он покинет ее в тот самый миг, когда она наконец осознала: вся прежняя жизнь, со скучными ее, пресными, иллюзорными радостями, была лишь преддверием к встрече с Эврихом, открывшим ей источник неведомых доселе наслаждений. Да и не только в телесных наслаждениях было, разумеется, дело. Нжери испытывала к нему самые противоречивые чувства: он гневил ее, раздражал, возмущал, восхищал, но не оставлял равнодушным, и это было самым важным. С появлением его в «Мраморном логове» бесцветное существование, а точнее, прозябание, обрело краски, наполнилось эмоциональным содержанием. Как обычные камушки на дне ручья начинают искриться и переливаться, словно самоцветы, так и люди вокруг чудного арранта изменялись, проявляя скрытые до времени свойства характера. Изим, Мфано, Дихтиар, Нгорро, Хаурика да и, наконец, сама она нынешние казались ей ничуть не похожими на прежних, не говоря уже о Газахларе, вновь обретшем не только здоровье, но и вкус к жизни.

Мысли эти молнией пронеслись в голове форани, а затем она почувствовала, как Эврих вошел в нее, и, всхлипнув, подалась ему навстречу, радостно приветствуя вторгшуюся в ее тело чужую твердокаменную плоть. Пальцы и тела их сплелись, уста слились с устами, и, отвечая на каждое движение бедер золотоволосого арранта, Нжери чувствовала себя счастливейшей из смертных. Охватив голову Эвриха руками, а торс ногами, ощущая глубоко в себе его плоть, она желала теперь только одного — чтобы мгновения эти длились до скончания дней. А уж коли это невозможно, пусть повторяются как можно чаще. И так оно, вне всякого сомнения, и будет, ибо она никогда не отпустит от себя этого удивительного мужчину. Посадит подле себя на цепь или сама станет его рабыней, лишь бы не разлучаться. Поскольку жить без него, каким бы странным и чудным он ни был, невозможно, а прозябать она устала и не согласится больше за все сокровища мира.

Однако и эти мятежные, горькие мысли, сопровождаемые уверенностью в том, что Эврих недолго пробудет в «Мраморном логове», истаяли подобно утреннему туману в солнечный день, смытые волнами чистого, бесстыдного наслаждения, коего Нжери не испытывала никогда в жизни.

* * *

Сидя на каменном парапете бассейна, Эврих машинально покачивал в руке сандалию с оборванным ремешком, наблюдая за суетящимися вокруг паланкина рабами. Вот уже несколько дней Газахлар чувствовал себя вполне сносно, а вчера вечером заявил, что настала пора нанести несколько визитов знакомым, подготавливающим его появление при дворе императора Кешо. В чем заключалась эта подготовка, аррант не знал, да и не особенно интересовался. С него было достаточно и того, что Газахлар признал себя здоровым, и, следовательно, обещание свое поставить его на ноги он выполнил, причем значительно прежде условленного срока. Стало быть, в ближайшие дни он сможет покинуть особняк и настало время подумать о том, как выбраться из Мванааке.

Запретив чужеземным судам бросать якорь в гаванях Мавуно, Кешо рассчитывал пополнить казну, взяв под контроль все сделки, совершаемые имперскими купцами. Идея сулила неслыханные барыши, позволяя купцам из Мавуно назначать за привезенные ими в Саккарем, Халисун, Нарлак или Аррантиаду товары любые мыслимые цены. За это император намеревался брать с них весьма высокие налоги, но ничего путного из этой затеи не вышло. Купцы из Аскула — города-порта, номинально считавшегося аррантской колонией, из Кидоты и Афираэну, блюдя собственные интересы, не поддержали начинания Кешо и изрядно погрели себе на этом руки. Падение Аскула, вопреки ожиданиям, еще больше ухудшило положение имперских торговцев, ибо аррантский Царь-Солнце издал подписанный Кворумом эпитиаров указ, призывающий купцов Центрального континента не заключать сделок с «приспешниками Кешо». Как и большинство указов Царя-Солнца, распоряжение это имело характер не запрещения, а констатации существующего положения вещей, поскольку захват имперцами Аскула отвратил от них сердца многих аррантов.

Из разговоров больных Эврих узнал, что немногочисленные торговые суда, отплывавшие из Мванааке, давно уже не посещают Аррантиаду. Они отправляются к берегам Шо-Ситайна, Саккарема или на остров Толми, а пассажиров берут на борт, только ежели те имеют разрешение имперской канцелярии на выезд из страны. До сих пор арранту не приходилось сталкиваться с этакими строгостями, и, услышав о столь явной нелепости, он решил, что либо сей неудобный закон соблюдается не слишком строго, либо получить разрешение на выезд не составит особого труда, но не тут-то было Впрочем, некто Михманган из клана Печального Зайца обещал ему при случае добыть необходимую бумагу, заверив, что это меньшее, чем он может отблагодарить кудесника арранта за спасение глаза.