Ветер рвет паутину. Повесть - [29]
Венька, Венька… Я никогда не забуду, как прибежал он ко мне в тот день, когда мы ждали профессора Сокольского. Как стоял, смущенный, у порога, а вода с него лила в три ручья, и по полу растекалась настоящая лужа. И сам Венька стал не рыжим, а черным. А как он к экскаваторщику пристал? И экскаваторщик тот хороший. Не прогнал его все-таки, дал за рычаги подержаться…
Интересно, научился Венька управлять экскаватором или нет? Наверно, научился. Он ведь потом самым лучшим другом у экскаваторщика стал. Прибегал чумазый, весь в масле. И все рассказывал, как он дома сам свои рубашки стирает. Его мама так и сказала: «Хочешь мазаться - пожалуйста, но грязным чтоб я тебя не видела». И он стирал рубашки в ванной. Так стирал, что дырки протирал. А потом она учила Веньку штопать эти дырки.
Вот и мама у Веньки хорошая, хотя я ее ни разу не видел. А моя мама? Моя тоже была хорошей. Давно-давно, миллион лет назад. Сейчас она злая, глаза у нее запали. И что-то в ней поломалось. Она сама сказала.
И бабка злая, как старая ведьма. И сундук у нее угрюмый. Вон как замком оскалился. И дядя Петя злой, и старик, хоть и говорит таким ласковым, неторопливым голосом. И все «бешеные», наверно, злые. Иначе чего бы они здесь орали и корчились?
Хотя нет, видно, все-таки не все. Вон ведь Катькина мама, даром что косички ей повыдергивала, а пять рублей на валенки прятала. А тетенька с ребенком? Как она его потом целовала да укачивала…
А дядя Петя не только злой, он хитрый. Опутал мамку мою и всех опутал. И старик… Как он про магазинщицу говорил…
Так почему же все-таки одни люди добрые, а другие злые? Рождаются они такими, что ли? Это волки рождаются, злыми, как ни крути, кого-то они резать должны, иначе с голоду подохнут. А люди? Вот работала мамка на фабрике, и все у нас было. Или дядя Егор. Ну зачем ему кого-то за глотку хватать, если у него все что надо есть, и все заработанное. Как это он себя называл? «Потомственный пролетарий»! А дяде Пете заработанного мало. Да и сроду я не слышал, чтоб он о своей работе говорил. С тех пор как мы сюда приехали, вообще ничего не делает. Только болтается где-то да подсчитывает, сколько за кабанов наторгует. А добра у него с бабкой полон дом. Вон сундучище какой! Наверно, трактор не увезет. И денег, я однажды подсмотрел в щелку, у дяди Пети тьма. Он их пересчитывал, когда дома никого не было, и у него тряслись руки. Значит, он и есть самый настоящий волк. И бабка… И старик. Как же им прожить, если они других грабить не будут?..
А время бежит. Вот уже и полдень. Тихонько стучат старые жестяные ходики, шуршат за обоями тараканы. Два с половиной дня у меня осталось, всего два с половиной. А Катьки нет.
Что делать?..
Я отворачиваюсь от окна и смотрю на тумбочку. На ней между тарелок стоит стеклянная лампа на высокой ножке и лежит коробок спичек. Это мама оставила, чтоб я не лежал один в темноте, если она придет поздно. Я знаю, что сделать. Сейчас я подожгу дом, выбью окно и выкинусь на грядки. А потом немного отползу. На пожар сбегутся люди. Я расскажу им обо всем, и они меня спасут. Они схватят дядю Петю и старика, довольно им ходить по нашей земле.
Решение приходит внезапно, оно такое простое, такое надежное, что я замираю от радости. Я не раздумываю, беру лампу, дрожащими пальцами откручиваю головку и лью керосин на пол и на стену подальше от своей кровати. И жалею только об одном - что в лампе совсем мало керосина: мама хотела утром подлить, но бабка куда-то спрятала бидон.
Пол и обои темнеют. Я чиркаю спичкой… И тут же гудящее пламя взлетает к потолку, и меня обдает нестерпимым жаром.
Я обматываю голову одеялом, подтягиваюсь на руках и, как тараном, бью головой по стеклам. Они со звоном сыплются наземь. Пересиливая боль в пояснице, я ползу, ложусь животом на подоконник, протискиваюсь через раму и падаю на грядки с побуревшей травой.
И в то же мгновение кто-то подхватывает меня и разматывает одеяло. Со стоном я открываю глаза и вижу над собой испуганные, прыгающие Катькины глаза. С Катькой - двое мальчишек. Один из них выдирает раму и прыгает в комнату. Второй переваливается через подоконник за ним.
Катька подхватывает меня под мышки и тянет к забору. Мои, ноги бессильно волочатся по земле. Она набрасывает на них одеяло и, подобрав платье, тоже прыгает в огонь.
ДЕРЖИСЬ, САШКА!
Пожар не успел разгореться: керосина оказалось маловато, вспыхнули только обои, и ребята одеялом сбили огонь. Когда они спустя несколько минут через окно втащили меня в комнату, только черное пятно, растекшееся по полу, обгоревшие стены, смятая кровать да перевернутая тумбочка напоминали о том, что здесь произошло.
Ребята перенесли меня в другую комнату, положили на кровать и укрыли - меня трясло.
- Что же это такое, Сашка? - тормошила меня Катя. - Как это ты?
Жиденькие косички совсем растрепались, лицо было в саже. Один из мальчишек сосал обожженные пальцы и во все глаза смотрел на меня; второй тер новую шапку, на которой темнела бурая подпалина. У него были белесые брови и красные, должно быть от дыма, глаза.
- Я ждал тебя, - прохрипел я, - я тебя очень ждал, Катька.
