Ветер противоречий - [39]
Агроном мешковато бухнулся, не разуваясь, на не разобранную, по-солдатски узкую кровать. Он погрузился в спасительный от скуки сон, хотя во дворе было едва ли за полдень.
Свет неожиданно зажегся вместе с опустившимися сумерками и стуком в скрипучую дверь. Агроном, сонный и недовольный, распахнул ее. А из проема:
— Маленький мальчик сел на стаканчик. А стаканчик: хруп! Давай, дядька, руб! — это сельская пацанва пришла рождествовать. Пронзительный, добротный радикулит «прострелил» агронома, окончательно возвратив его в реальность.
— Че вам, пацаны?
— Нас родители прислали, чтобы мы вас поздравляли, вы конфеты нам давали! — выдал пронзительным голоском простоволосый малец, подставляя лицо под сноп электрического света.
«Е-мое, — сказал про себя агроном, — это ж сын!»
— Какие родители?! — вроде бы с напором, но при этом скрывая смущение, спросил агроном.
Малец растерялся: перед ним был отец. Детский гвалт, шум вывели обоих из оцепенения.
Пацанам агроном отсыпал тонкокорых грецких орехов и сортовых яблок, добросовестно выращенных в колхозном саду. Ни тем, ни другим местную детвору не удивишь. Однако пацаны взяли и это, погрузив подарки в объемистые, по случаю рождества, пакеты. Сынишке агроном хотел было дать сладчайших, медового цвета груш. Да что груши!.. Он скрипнул тусклой дверью шифоньера (единственной своей мебели) и снял с полки свою почти новую норковую шапку. Агроном торжественно и неуклюже водрузил шапку на голову мальцу, в которой тот утонул, и (от волнения, что ли?) поспешил выпроводить веселую ватагу колядующих…
На душе у агронома стало как-то кисло и фальшиво. На зубах скрипела досада за себя. Агроном готовился к поступку и не замечал, что на улице валит снег.
…Во двор к деду нельзя было войти «за просто так». Осужденный на привязь пес-волкодав с ожесточенным лаем доказывал свою звериную принадлежность. Агроном едва прошел по-над стенкой дедовой хаты, не укушенный псиной.
Он вошел в низенькие двери мазанки. Пахнуло жаром и праздничным столом. Редко навещал агроном своего деда… Он без особых церемоний отдал старику новенький бушлат — подарок к рождеству. Где взял? Да выменял у прикомандированных в «горячую точку» военных. Опять же, на колхозные яблоки. Сели, выпили. Дед заметно сдал, однако хорохорился… Пес опять залаял, но без особой злости. В маленьком окошке мелькнула тень. На пороге появился простоволосый малец с большим пакетом подарков.
— Деда, смотри! — он начал рыться в недрах своего куля. — Вот что я наколядовал!
Мальчонка извлек из-под яблок и конфет норковую шапку, всю в крошеве печенья.
— О-о-о!.. — остолбенел он, подняв изумленные глазенки. — Папка! — и бросился к отцу, суетливо выбиравшемуся из-за стола навстречу сыну.
Моздок
Подвал для желтозема
Михаил узнал от беспросветной жены Октябрины, что в подвал под их пятиэтажкой собираются переводить швейный цех. Сейчас он располагается в соседнем заброшенном детсаде. Михаил метнулся из дому, дошел скорым шагом до подвала — никого! Уф… Перевел дух и приступил к излюбленному давнишнему занятию.
— Я разобьюсь в лепешку, но хрен они сюда сунутся! — мычал Мишка как-то по-киношному — вслух сам себе, и разбивался в лепешку. Точнее, он лепешил железобетонную стену общего подвала хрущевки, умягченную матрацем, пропитанным детским энурезом. Глазное давление обагряло белки сорокапятилетнего мужика, кулаки его хрустели хрящами, суставы грозили вывихнуться. Вывихнутые же мысли в сотрясенной голове струпьями опадали на взрыхленный массив подкорки.
— Ты что, Миха, свихнулся? — это в подвал по плоскостопым ступенькам спустился Роман, его друг детства. Только он осмеливался говорить с Михаилом так: — Хватит дурью маяться. Что ты метелишь этот обоссанный матрац?
Обреченный матрац, закрепленный на стене, своей полосатостью и стеганностью отдаленно напоминал узбекского дехканина-хлопкороба, эксплуатируемого местными баями и царскими чиновниками. Это так казалось Роману, вдруг начавшему интересоваться Востоком времен покорения его русскими царями.
Михаил плющил полосатый матрац кулаками весьма самодеятельно. Но с тупым упорством. К своим годам так и не наловчившись профессионально драться и правильно жить, он добивался своего исключительно непарнокопытным упрямством.
Роман, узнавший от жены Михаила, что тот с утра ушел из дому, знал, где его искать. Подвал был их общим обиталищем со времен юношеских хулиганств и безобразий.
Теперь же, когда их дети сами помаленьку хулиганили и щупали малолеток в подъездах, они с Романом, а иногда и примыкавший к ним Вовка-Домкрат, спускались в подвал. Кстати, в облике Вовки в те юные годы не было ничего подъемно-механического. Просто из-за фамилии Панкратов он стал Панкратом, а потом — Домкратом. Случалось, взрослые мужики ностальгически ощущали себя «детьми подземелья» конца восьмидесятых годов. Хотя сегодня у каждого была своя жизнь…
Как-то, тогда еще шестнадцатилетний Домкрат рассказал своим корешам, что японцы, когда злятся на начальство, в специальной комнате дубасят чучело шефа. Так они снимают стресс. Пацанам тоже надо было вымещать на ком-то свою обиду — обиду на корявую и сучковатую жизнь городских окраин…
