Ветер прошлого - [108]

— Он знает, что ты есть. Он тебя видел. Он знает, кто ты и как тебя зовут. Имя, которое ты носишь, дал тебе он. Это имя библейского царя, переделанное на женский лад.

— Я думала, он цыган. Пришел и ушел.

— Он был актером. Бродячим актером.

— Не вижу разницы, — сказала Саулина.

— Его звали Каталин, — не слушая ее, продолжала Луиджия. — Каталин Петре. Он мне рассказывал, что Петре — благородная семья из Богемии. Они королевской крови. Твой отец был высокий, красивый, говорил ласково, а глаза у него были черные и добрые, как у тебя, волосы густые и вьющиеся. Он умел петь песни и читал стихи наизусть.

Как зачарованная, слушала Саулина последнюю сказку, рассказанную ей матерью, преждевременно состарившейся от горя, нищеты и болезни.

— Вы говорили, что я на него похожа, — робко напомнила она.

— Ты его портрет. Только волосы светлые, как у меня. А в остальном ты настоящая Петре. Когда мы с ним… познакомились, — она не посмела сказать «полюбили друг друга», — я была молода и красива. Он хотел, чтобы я ушла вместе с ним, но я не могла. У меня были дети, муж. Каталин вернулся, когда тебе было три месяца. Он увидел тебя, поцеловал и заплакал, когда ты улыбнулась. Он дал мне кое-что для тебя.

— Что? — с любопытством спросила Саулина.

Луиджия сделала знак дочери, чтобы та помогла ей снять с шеи кожаный мешочек на белом шнурке.

— Я храню его с тех пор, — сказала мать, протянув мешочек дочери. — Открой.

Из мешочка, истершегося с годами, на колени Саулине выскользнула медаль. Девушка рассмотрела ее в огне очага. Медаль была похожа на монету, только немного крупнее. Саулина прочитала бегущую вокруг увенчанного лаврами мужского профиля надпись: Katalyn Petre — Dux — Bohemiae[21]. На другой стороне медали был высечен рельеф греческого креста с надписью на незнакомом ей языке.

— Вот видишь? — ликовала Луиджия. — Там написано имя твоего отца. А остальные слова что означают?

— «Dux» означает, что он военачальник, — перевела Саулина для своей не знавшей грамоты матери.

— Вот видишь? — повторила Луиджия. — Он как увидел тебя в тот единственный раз, так мне и сказал: «Если когда-нибудь эта девочка спросит о своем отце, отдай ей эту медаль, и она узнает, кто я такой». С тех пор я всегда носила ее на шее. Теперь она твоя.

Саулина зачарованным взглядом смотрела на медаль, которую умирающая мать передала ей как свидетельство ее происхождения.

— Katalyn Petre — Dux — Bohemiae, — тихо повторила она.

— Ты должна была узнать, какого ты рода. В жилах твоих предков текла королевская кровь, — сказала Луиджия и потребовала, чтобы Саулина немедленно надела мешочек на белом шнурке себе на шею вместо ладанки.

Возможно, медаль была не настоящая, как и вся история, выдуманная ее бродягой-отцом, но Саулина убедила себя, что какая-то доля правды во всем этом есть. Недаром она с детства ощущала свою непохожесть на окружающих.

— Спасибо, мама, — сказала она.

Луиджия жестом попросила ее наклониться поближе и поцеловала на прощание.

— Спасибо тебе, девочка моя, — улыбнулась она. — Прошу тебя, возьми меня за руку и сожми ее крепко-крепко. Я скоро тебя покину. Я уже вижу бескрайний белый простор, там нет боли… Снег, теплый снег, я погружаюсь в него, как в перину. Это покой, великий покой, девочка моя…

Так Саулина проводила свою мать до последнего порога и оставила ее там наедине с бесконечным покоем, принадлежавшим ей одной.

3

Луиджия Виола была похоронена на маленьком кладбище позади церкви Богородицы в селении Корте-Реджина. Вся деревня присутствовала на этих похоронах. Дон Джузеппе читал заупокойные молитвы, вздымая кадилом облака ладана. Он говорил о Луиджии как о благочестивой душе, любящей матери и образцовой супруге, которую господь в своем бесконечном милосердии решил взять к себе на небо. Младшие дети Луиджии, впервые ставшие героями столь значительного события, взволнованно улыбались во время церемонии. Старшие думали о том, что будет теперь, когда у них в семье объявилась знатная дама. Саулина, хоть и провела с матерью ее последние минуты, тоже была погружена в мысли о себе, а не о бедной усопшей.

Только Амброзио Виола, никогда не проявлявший нежности к жене и никогда не жалевший для нее тумаков и изнурительного труда, тяжко переживал утрату. Он чувствовал себя осиротевшим и покинутым. Он охотно заплакал бы, если бы знал, как это делается. Но и он тосковал не по ней — она ушла и, обменяв жизнь на смерть, возможно, заключила выгодную сделку, — он жалел самого себя, страдал от одиночества, на которое теперь был обречен, потому что его жена, такая спокойная и преданная, скупая на улыбку, но щедрая на добро и участие, оставила его навсегда.

Отдав последний долг матери, Саулина решила, что ей больше нечего делать в деревне. Она была здесь чужой. Все занялись своими повседневными делами. Она одна бродила между хлевом и поленницей, между сеновалом и сараем для инвентаря.

И повсюду ее преследовал тихий и ласковый голос матери. Она вспоминала, как такими вот зимними вечерами Луиджия рассказывала ей старинные сказки.

Поднявшись по расшатанной скрипучей лесенке, Саулина миновала спальню и вошла в кладовую. С детства ей запомнились относительно сытые годы, когда с балок чердачного перекрытия свисали гроздья винограда, сушеные груши, даже вяленые окорока в холщовых мешках. Ей запомнились сыры причудливой формы, оплетенные шпагатом и подвешенные для вызревания на тонких жердочках, чтобы мыши не могли их достать. В старые добрые времена у них бывали даже копченые колбасы, хранившиеся под слоем пепла, а все стены были украшены заплетенными в косички связками чеснока и лука — от одного их запаха слюнки текли. И всегда был большой запас яблок, столь любимых детьми.