Ветер полуночи - [2]

Билл Ирвин осмотрел комнату жены. Никакой записки для себя он не нашел, но жена не покинула дом в спешке. Это было очевидно. Платья в гардеробе висели аккуратными рядками, аккуратно были расставлены флакончики на туалетном столике, ночная рубашка была аккуратно сложена и лежала на подушке, ожидая возвращения Мэри.

Уставившись взглядом в рубашку, Ирвин опустился на колени у кровати и вдохнул слабый аромат любимых духов жены. Он чувствовал себя в полнейшем одиночестве, но вдруг ощутил, что находится в спальне не один. Позади него что-то пошевелилось…

Чувствуя, как у него учащенно забилось сердце, Билл, все еще стоя на коленях, повернул голову. Он увидел коврик перед туалетным столиком, ножки софы, низ драпировки… и нечто выглядевшее совсем не на месте в этой низкой комнате, где буквально все свидетельствовало о том, что тут живет женщина. Это был башмак… нет, два старых кожаных башмака, направлявшихся к нему, причем брюки над ними переходили в толстую талию. Он услыхал чье-то дыхание, увидел руку в перчатке, занесенную для удара. Почти сейчас же пол вздыбился, завертелся и швырнул его в темноту.

Вначале его окружал сплошной мрак, в котором временами медленно проплывали какие-то картины, напоминавшие серые фото негативы: различные летние сцены, чьи-то ноги, бегущие по траве, смеющиеся лица под серым солнцем, сплетенные руки. Ни одна из этих картин не выглядела подлинной, и скоро все они вновь растворились в темноте.

Однако уже на второй день темноту начали освещать лучи света — вполне реальные. Вначале они были какими-то очень тусклыми, но постепенно становились ярче, высвечивая неулыбчивые лица. Лица эти что-то говорили ему, но он ничего не мог ответить, и они казались ему очень далекими, словно он разглядывал их с обратного конца телескопа. Одно лицо было темным, а другое бело-розовым.

На четвертый день он уже начал понимать, что они говорили. Скоро он узнал даже их имена. «Давай же, просыпайся, паренек!» — будила его медсестра Люси Энгус из графства Инвернессшир. «Довольно дрыхнуть, мой мальчик… Вот молодчина!» — словно вторила ей няня Айсилма Джексон с острова Ямайка.

Наконец он узнал и владельца рук, двух больших рыжеватых рук, которые, по меньшей мере, дважды в день ощупывали его голову и поднимали ему веки и от которых до него доносился знакомый, и уютный запах карболового мыла, коньяка и сигарного дыма.

При этом он неизменно слышал густой, самоуверенный голос:

— Ну, как, старина, лучше? Скоро будете здоровешеньки. Пройдут недели две, и вы посмеетесь над тем, что с вами произошло… Прошу извинить меня… Какой же я болван, сестра! Надеюсь, он не слыхал меня.

Шаги удалялись, и он снова погружался во мрак.

Лишь на пятый день он раскрыл глаза и все увидел. Аккуратно подоткнутые под него простыни, железная койка, белые стены маленькой палаты, черная няня, стоявшая у окна, и склонившееся над ним лицо, расплывшееся в улыбке.

— Ну, старина, вот вы и пришли в себя. Знаете, где вы находитесь? Знаете, кто я?

— Да, да, конечно, — ответил Билл, пытаясь сосредоточиться. — Я нахожусь в муниципальной больнице в Ист-Суррей, а вы — доктор Харбингер, доктор Реймонд Харбингер. Я вам очень благодарен, доктор, за все, что…

— Да? Хорошо! Даже очень хорошо. Я вижу, что сознание у вас работало. Да-с, Рей Харбингер к вашим услугам, но никаких благодарностей. Я получаю жалованье за свою работу здесь. — Толстыми пальцами он оттянул левое веко Ирвина, и лицо его приблизилось еще больше.

— Однако сейчас все это не имеет значения. Сейчас мне нужно знать вот что: вы можете сказать, кто вы и что с вами произошло? Не думайте, пожалуйста, что я излишне назойлив, но в случаях, подобных вашему, мы часто имеем дело с временной потерей памяти. Я хочу знать, как обстоит дело с вами.

— Да, разумеется. — Билл приподнялся на койке и кивнул. — Меня зовут Билл Ирвин. Я уезжал и к себе домой вернулся рано утром. В спальне оказался посторонний — вор, наверное. Его лица я не видел; он сильно ударил меня чем-то. Придя в себя, я услышал звонок и, открыв дверь, увидел двух полицейских. Я подумал, что они явились ко мне по поводу кражи, однако узнал от них, что Мэри — это моя жена — погибла. Ее сбил грузовик в Йоркшире. — Билл произнес все это скороговоркой. — После этого я, должно быть, снова потерял сознание.

— Да, конечно, вы испытали большое потрясение, и я вас понимаю, старина, — нахмурился Харбингер. — Но скажите мне, мистер Ирвин, вы можете вспомнить, что произошло, что вы делали до возвращения домой?

— До возвращения? — Билл закрыл глаза. Никакого значения этот вопрос не имел. Мэри не было в живых, вот что главное. Она переходила дорогу и попала под грузовик; во время их последней встречи они поссорились, так как он не хотел, чтобы она ехала в Фелклиф.

— Где же вы были до возвращения домой, мистер Ирвин? Что делали? — Голос Харбингера доносился откуда-то издалека.

— По-моему, меня не было дома несколько дней, — ответил Билл, усиленно напрягая память. Его автофургон, подпрыгивающий по ухабам дорог в Пеннинских горах, прогулки ранними утрами, шипение портативной газовой плитки и поджаривающегося на ней бекона, стук пишущей машинки и постепенно растущая стопа напечатанных страниц на столе. Он всегда наслаждался этим. Если даже его не удовлетворяло то, что он писал, вид растущей рукописи всегда доставлял ему удовольствие.