Ветер, ножницы, бумага, или V. S. скрапбукеры - [48]

– Во-первых, она охраняет. Вложите туда страницу, и никто, кроме вас, не сможет ее прочитать. Во-вторых… узнаете сами, когда сделаете первую страницу. Извините, мне пора закрываться. Я вас выведу.

Дядя Саша провел ее к черному входу. Она уже хотела выйти, но в последний момент обернулась:

– На вас плакат не подействовал. Только на вас.

Он улыбнулся в ответ, жалкий и нелепый тип в очках. Серый шарфик смешно топорщился вокруг его шеи. Софья замешкалась в дверях, потом поспешно открыла сумочку и достала фотографию. В тусклом свете лампочки у служебного выхода она разглядела только два силуэта – незнакомка снова исчезла со снимка.

– Дядя Саша… Вы когда-нибудь видели этого человека, в костюме клоуна?

Он посмотрел на карточку и покачал головой.

– Нет, не припоминаю его. Но снимок любопытный. Я уже видел такие раньше. Похоже, это снято там?

– Где это – там?

– Придет время, и вы все узнаете сами.

– Скажите мне. Пожалуйста, я очень прошу. Я всю жизнь ищу это место.

– Я не могу, – он покачал головой.

Софья хлопнула дверью. Взбудораженную ночную улицу заливал свет фонарей. Где-то вдалеке все еще верещали сирены. Она вдруг остро, всем телом почувствовала, что не может вернуться сейчас домой. Что безупречная квартира отторгнет ее, выплюнет обратно, что она и дом сейчас несовместимы, как огонь и лед. Что теперь? За всю жизнь Софья так и не обзавелась ни одной подругой, к которой можно было бы завалиться вот так запросто переночевать, ничего не объясняя. Она побрела по улице, навстречу отражениям фонарей в лужах, навстречу слепящим глаза фарам, трещинам в асфальте, неоновым вывескам и чужой уютной жизни за окнами без штор.

* * *

– Ты одна?

Софья подняла глаза.

– Можно я присяду?

Она молча кивнула.

Вот уже добрый час она торчала в крохотной пиццерии и переводила взгляд с недоеденного куска пиццы на паршивую репродукцию с изображением Венеции. Бокал вина стоял нетронутым, она заказывала горячий чай с лимоном, пила его чашку за чашкой, не чувствовала ни тепла, ни вкуса, никак не могла согреться. Словно все это: и чай, и пицца, и дурацкая репродукция – отделено от нее прочной прозрачной стеной, и руки двигаются медленно, как будто вся она погружена в плотную вязкую массу. Она мучительно оглядывалась вокруг, искала, за что зацепиться взглядом, чтобы выбраться наружу из этого болота. Иногда перед глазами всплывала картинка: разбитые витрины, кровь на лице продавца, укоризненный взгляд дяди Саши – тогда она вздрагивала, зажмуривалась и пыталась вспомнить, как оживает в руках невидимый волшебный поток, как бежит по ладоням теплым ручейком, но в ответ вокруг нее лишь сжималось пространство. Сердце вело себя странно – то отдавалось в груди бешеным стуком, как колеса скорого поезда, то замирало так, что непонятно было, бьется ли оно вообще. Софье казалось, что на нее надели чужую, темную шкуру, которую мучительно хотелось сбросить, как гусеницу, ползущую по ноге, но она словно приросла к коже, мешала дышать, не давала думать, заслоняла свет и заглушала звук, пока весь мир не тонул в болезненном черном безмолвии. Перед глазами снова вставали стеклянные полки с жуками-телефонами, становились ослепительно-яркими, резали глаза с такой болью, что Софья боялась ослепнуть. Ей хотелось закричать.

Она вспоминала, что все еще сидит в кафе, сдерживала крик ужаса и с трудом открывала глаза. Таял, как первый снег, хрустальный блеск витрин, становились чужими воспоминания, она пугалась собственного равнодушия и опять, словно со сном боролась, искала что-нибудь, чтобы почувствовать реальность уплывающего в никуда мира.

А потом напротив нее сел он. Обычно Софья плохо переносила, когда с ней пытались познакомиться в автобусе или в кафе. Если ее пытались обнять или прикоснуться к плечу, она всегда вздрагивала и подавляла отвратительную мелкую дрожь. Ей казалось, что она – смачный кусок аппетитного, сладкого, темного от настоящего какао шоколадного торта. И каждый раз, когда она ощущала на себе жадный мужской взгляд, от нее будто откусывали кусок, вгрызались, оставляя слюни и размазывая шоколад по жирным губам. Она испуганно отворачивалась или натягивала шарф по самые уши.

На этот раз все было не так. Она смотрела на человека перед собой и не могла составить мнение о нем. Сколько ему лет? Тридцать, сорок? Ничем не примечательное лицо, не красавец, но и не урод, но что-то в нем цепляло. Взгляд? Да, пожалуй, взгляд круглых, как у совы, больших серых глаз. В нем не было жадного любопытства, только спокойное, но не безучастное внимание. Софья подалась вперед. Ей вдруг невыносимо, до боли захотелось кого-нибудь обнять. Восстановить теплую связь родных и надежных объятий, которую она потеряла где-то далеко в детстве. Вот так просто обнимать кого-то и чувствовать свою связь с миром, не-одиночество и не-зависимость, хрупкое равновесие между тем необъятным, что глубоко внутри, и тем безграничным, что снаружи.

Всего пару дней назад она была уверена, что обретает эту связь, каждый раз, когда садится за стол и берет в руки ножницы. Но сегодня все это казалось таким фальшивым… обманом. Как новогодние игрушки, которые ненастоящие, потому что не приносят радость.