Ветер ночи - [19]

— А что с «Вихрями ночи»? — спросил Кейн, когда Опирос кончил читать стихи.

Его приятель скривился.

— Знаешь, почти ничего. Наверное, сотни раз я зачеркивал написанное и начинал заново. Никак не получается то, что мне хотелось бы…

Кейн сочувственно хмыкнул. Опирос возился с «Вихрями ночи» уже месяца два, прилагая титанические усилия, чтобы создать шедевр, который должен был стать обоснованием его концепции искусства. Но, как обычно и случается при сознательных попытках сотворить шедевр, стремление к совершенству подавило возможности художника. Опирос снова и снова брался за дело, работал до нервного истощения, снедаемый желанием идеально отшлифовать каждую строку, — а между тем «Вихри ночи» ненамного ушли вперед от первоначального замысла, который родился из бредовых, горячечных снов. Считая, что поэту не мешало бы расслабиться после столь напряженных трудов, Кейн подбросил ему несколько идей, которые можно было использовать в других стихотворениях. И Опирос усердно работал над «Богами Тьмы», используя идеи Кейна, однако «Вихри ночи» продолжали занимать его воображение.

— Ну хорошо, послушаем, как это звучит, — предложил Кейн.

Опирос нервно провел рукой по волосам и по лицу, отметив попутно солидную щетину на щеках. Какой же все-таки сегодня день?.. Он опять наполнил кружку — пиво притормаживало гудящую карусель у него в голове. Вытянув из стопки замусоленный лист, он начал читать:

- Ночью, когда я лежу без сна,

Тяжко дышать мне — на сердце камень.

Кромешная тьма кругом лишь одна.

Сдавлен в объятиях жуткой я твари.

Биение сердца — пульсация крови…

Я знаю, вот-вот разверзнется тьма,

И ясно, что мой палач наготове -

Я жду, что вот-вот вихри ночи завоют.

Разбейте окно, загасите огонь,

Овейте мне тело прохладой могил,

Холодною лаской коснитесь меня,

Да так, чтоб о милости я вас молил.

Несите меня вы в далекие страны,

Рисуйте картины, каких не видал,

Заденьте романтики смерти струну.

По тропам неведомым к людям ведите,

И я стану смерть призывать лишь одну.

Но вы ведь меня никогда не простите…

Ну что ж, заберите меня, вихри ночи!

Помчите мой дух на зловещих крылах,

И пусть воспарю я как тень среди прочих,

Кому радость смерти судьбой не дана.

Коснувшись перстами слепых своих глаз,

Познаю я мира сокрытые тайны,

Пусть все пронесется пред мною зараз.

И пусть лишь одни вихри ночи…

Опирос читал запинаясь, и от этого поэма казалась еще более несвязной, отрывистой. Ее полуоформленные строки рассказывали о песке, движущемся через пустой склеп, и о том, почему склеп пуст; о ветре в лесу, где лежит умирающая богиня; о полуразрушенных крепостных стенах и о бледной красавице, которая прохаживается по этим стенам; о черной волне, разбивающейся о зубья крутого обрыва, и о тени, что притаилась там; о горах, покрытых вечным льдом, где застыл погруженный в сон древний город…

Болезненно скривившись, Опирос закончил, резко собрал листы, схватил свою кружку и одним большим глотком опорожнил ее, судорожно дернув кадыком.

— Вот и все. Ну как?

Кейн ответил уклончиво:

— Думаю, все это ты еще приведешь в порядок. Хотя то, что есть, мне нравится. Картины, которые ты рисуешь, на сей раз обладают большей притягательной силой. Создается настроение, почти не замечаешь, что сознательно нагнетается напряжение. Композиция пока не слишком продумана, хотя, по-моему, похоже на…

— Все это надуманно! — гневно фыркнул Опирос. — И надуманно, и натянуто! И все еще находится на стадии предварительного наброска. Я уже добрый месяц мучаюсь бессонницей, думая об этом. Мое воображение или бессильно, или слишком туманно. Не могу добиться впечатления реальной атмосферы.

— Но ведь уже начинает получаться, — возразил Кейн. — Атмосфера будет создаваться постепенно, по мере продвижения работы. Объедини несколько отрывков, добавь какое-нибудь окончание, пусть даже поначалу оно тебя не удовлетворит. Убери слабые куски, а потом уже решай, что с этим делать, — по крайней мере ты сможешь выделить что-то конкретное. Думаю, ты близок к тому, чтобы создать вещь столь же замечательную, как твои прежние работы!

Опирос презрительно хмыкнул.

— Столь же замечательную, как прежние? Такую же несовершенную, ты хочешь сказать! Черт, хотел бы я хоть раз услышать, что написал шедевр! Только не начинай, пожалуйста, скрипучую философскую дискуссию о невозможности существования идеала. Понимаешь, Кейн, я все-таки надеюсь, что смогу написать поэму, которую сам сочту совершенной. Пока же ни одной своей вещью я не был в достаточной мере удовлетворен. Все они — результат компромисса между тем, что я хочу, и тем, что я могу сделать. Я понимаю, что строка не совсем такая, как надо, — но как перейти эту грань, создав то, что нужно, убей, не знаю…

— И что такое для тебя совершенство? — иронически спросил Кейн, предвкушая еще один горячий спор до утра.

— Поэма лишь тогда совершенна, — не задумываясь, откликнулся Опирос, — когда захватывает слушателя целиком и полностью. Это должна быть проекция чувств и мыслей автора в сознание слушателя. Он должен полностью погрузиться в реальность поэмы: испытывать те же ощущения, что и автор, чувствовать атмосферу, видеть те же картины, сливаться с настроением поэта… Любой дурень с зачатками таланта может написать стихотворение, которое выслушает какой-нибудь другой дурень; хороший поэт может написать стихотворение, которое затронет восприимчивого слушателя… Но создать стихотворение, которое своей магией очарует даже притупленное воображение, — вот это, Кейн, и есть совершенное искусство, творение подлинного гения!