Вести о гр. Л. Н. Толстом - [3]
– Ну, что ж, если все мы, господин паломник, будем питаться акридами, какое значение придадите вы тогда ржи, пшенице, вину и елею?
– Да ведь я говорю: могий вместити… да вместит! А что, конечно, мы по слабости человеческой засеваем рожь, ячмень, горох и всякие злаки…
– По слабости!.. – вдруг разразился громовым голосом один из пассажиров. – Мы едим хлеб по слабости человеческой… Ах ты, ханжа! Уж не переодетый ли ты граф Толстой?.. Сам ты пьешь водку?
– Не брезгую мирским подаянием…
– А если тебе предложить жареного поросенка или утку с капустой, – тоже не откажешься?..
– Паки глаголю: не побрезгую…
– Не только не побрезгуешь, а будешь пожирать сию снедь, аки лев или акула… Как же ты проповедуешь, что не следует употреблять в пищу хлеб?.. Признавайся, – хватая за руку паломника, продолжал оратор, – ты не граф Толстой?!
Все пассажиры разразились громким смехом.
– Отвечай, кто ты.
– Даю вам честное слово, что я не граф Толстой… Я Владимирской губернии крестьянин… был живописцем, потом звонарем при Христовоздвиженской церкви, овдовел, а после того начал странствовать…
– То-то же! Смотри у меня, в другой раз не проповедуй, что люди рождаются на свет для того только, чтобы умереть голодной смертью или от «измождения плоти».
В восемь часов утра наш поезд благополучно прибыл в Москву.
– Эй, барин, барин, пожалуйте! – нестройным хором кричали извозчики, с изумительной удалью, один перед другим, наезжая на пассажиров близ вокзала Московско-Курской железной дороги.
– В Хамовники! – сказал я.
– Один билетик, сударь… Уж и прокачу за первый номер… Останетесь довольны…
Я сел в пролетку и в скором времени очутился чуть не на самой окраине Москвы.
Дом, в котором обитал наш «бессмертный и гениальный» беллетрист, был в полном смысле «дореформенный» барский дом или, как выражаются наши крестьяне, «барские хоромы». Он примыкал к обширному саду и окружен был соответствующими барскому помещению надворными постройками, в числе которых была дворницкая, куда я счел необходимым зайти, чтобы узнать, принимает ли граф.
– По утрам они никого не принимают, – послышался голос из-за печки, – вечером приходите…
Но мне так хотелось повидаться со Львом Николаевичем, что я решился войти в самые «хоромы».
В просторной передней я не встретил ни швейцара, ни слуги и долгое время принужден был осматривать стены, мебель, большое зеркало и ведущую вверх лестницу, устланную коврами и украшенную тропическими растениями.
Но вот послышались чьи-то шаги… я вдруг увидал с апатичной наружностью лакея в накрахмаленной рубашке и во фраке.
– Что вам угодно? – небрежно отнесся он ко мне.
– Могу я видеть графа?
– Они утром никого к себе не принимают…
– Скажите им мою фамилию…
Апатичный лакей поднялся наверх и вскоре вынес следующую, отрадную для меня, резолюцию:
– Пожалуйте!
Поднявшись по лестнице, я прошел зал, увешанный картинами в золоченых рамах, затем длинный коридор, по обеим сторонам которого сопровождали меня двери, напоминавшие меблированные комнаты. Но вот в самом конце коридора показалась коренастая фигура самого гр. Л.Н. Толстого, одетого в широкую блузу, подпоясанную ремнем…
– По утрам я никого не принимаю, – пожимая мне руку, сказал граф, – но вас без чаю не отпущу… Садитесь, рассказывайте, где были и что видели? Мы с вами давненько не видались… У брата Сергея не были?
– Я виделся с ним в Крапивне… Он мне и сообщил ваш адрес.
– Ну, о чем с ним толковали? – садясь в кресло, спросил Лев Николаевич.
– Все об вас… Вы для всего русского народа представляете какой-то неразгаданный сфинкс…
– Ха-ха-ха!.. Это превосходно! Ну, скажите, пожалуйста, за что нарекли меня сфинксом, когда я проповедую одни только евангельские истины? «Не сопротивляйся злу», например…
– Но в Евангелии, Лев Николаевич, этого не сказано, – возразил я, – да и физиология вам докажет, что даже обезглавленная лягушка старается лапой устранить от себя укол булавкой в силу рефлекса…
– Все это я знаю и все это читал… Скажите мне лучше вот что: отчего вы бросили должность сельского учителя?
– Оттого, что не хотелось пропагандировать или, лучше сказать, заражать молодое поколение вашими тенденциями…
– Вот как! Заражать?.. Какие же бактерии вы в них усматриваете?
– Во-первых, вы в своих творениях отстаиваете только свое личное счастье, а во-вторых, вы обстановили свое гнездышко такими нарезными орудиями, перед которыми спасовал бы наш неустрашимый генерал Скобелев… Возмутительней же всего то, что вы свое «личное» счастье прикрываете общественным благом.
«Поздно вечером в доме провинциального чиновника Брусилова сидел на старом диване его сын, лет семнадцати, устремив свои глаза в пол и опустив широкие руки на колени. Рядом с ним лежал белый узел. У стола сидела его мать. В соседней комнате слышалось храпенье самого чиновника, недавно возвратившегося из трактира…».
«Действительно, не прошло пяти-шести лет, как Некрасов сделался полным и своевластным хозяином „Современника“, у которого было около восемнадцати тысяч подписчиков. Как это случилось, я не берусь решить, хотя и слышал многое множество вариантов на эту в высшей степени назидательную тему…».
«В один летний день на краю леса, пред которым расстилались луга с болотами, с сигарой во рту сидел помещик деревни Ивовки; подле него лежал молодой человек, недавно поступивший в дом к этому помещику учителем. Оба они ходили с ружьями и ничего не убили…».
«Однажды Некрасов, весь обложенный журналами и газетами, лежал в цветном халате и туфлях на низеньком широком диване и просматривал какие-то корректурные листы, а я сидел за круглым столиком и читал помещенное в „Свистке“ стихотворение Добролюбова…».
«Кабинет графа представлял собой уютное и до некоторой степени поэтическое гнездышко, всецело располагавшее к творческой деятельности. Два больших окна проливали обильный свет на письменный стол, обрамленный красивой деревянной решеткой…».
«Смерть каждого крупного общественного деятеля на том или другом поприще вызывает в обществе интерес не только узнать биографию покойного, прочесть, так сказать, его формуляр, а ознакомиться со всеми мельчайшими деталями его жизни. Это подтверждается тем, что всегда по смерти такого лица в обществе начинают циркулировать всевозможные анекдоты из его жизни, припоминаются его слова, поступки, мелкие эпизоды из его домашнего быта…».
Автор этой книги, Д. В. Павлов, 30 лет находился на постах наркома и министра торговли СССР и РСФСР, министра пищевой промышленности СССР, а в годы Отечественной войны был начальником Главного управления продовольственного снабжения Красной Армии. В книге повествуется о многих важных событиях из истории нашей страны, очевидцем и участником которых был автор, о героических днях блокады Ленинграда, о сложностях решения экономических проблем в мирные и военные годы. В книге много ярких эпизодов, интересных рассказов о видных деятелях партии и государства, ученых, общественных деятелях.
![Решения. Моя жизнь в политике [без иллюстраций]](/storage/book-covers/72/72da1766d49c9bb136c26193c60df799dd298cfb.jpg)
Мемуары Герхарда Шрёдера стоит прочесть, и прочесть внимательно. Это не скрупулезная хроника событий — хронологический порядок глав сознательно нарушен. Но это и не развернутая автобиография — Шрёдер очень скуп в деталях, относящихся к своему возмужанию, ограничиваясь самым необходимым, хотя автобиографические заметки парня из бедной рабочей семьи в провинциальном городке, делавшего себя упорным трудом и доросшего до вершины политической карьеры, можно было бы читать как неореалистический роман. Шрёдер — и прагматик, и идеалист.
В 2013 году Астрид и Соня Холледер решились на немыслимое: они вступили в противостояние со своим братом Виллемом, более известным как «любимый преступник голландцев». Его имя прозвучало на весь мир после совершенного им похищения главы пивной компании Heineken Альфреда Хейнекена и серии заказных убийств. Но мало кто знал, что на протяжении трех десятилетий Холледер терроризировал членов своей семьи, вымогал у них деньги и угрожал расправой. Преступления Холледера повлияли на жизнь каждого из членов семьи: отчуждение между назваными братьями Виллемом Холледером и убитым в 2003 году Кором ван Хаутом, угрозы в адрес криминального репортера Питера Р. Де Вриеса, заказные убийства и вымогательства.
Новую книгу о Марине Цветаевой (1892–1941) востребовало новое время, отличное от последних десятилетий XX века, когда триумф ее поэзии породил огромное цветаеведение. По ходу исследований, новых находок, публикаций открылись такие глубины и бездны, в которые, казалось, опасно заглядывать. Предшествующие биографы, по преимуществу женщины, испытали шок на иных жизненных поворотах своей героини. Эту книгу написал поэт. Восхищение великим даром М. Цветаевой вместе с тем не отменило трезвого авторского взгляда на все, что с ней происходило; с этим связана и особая стилистика повествования.
В основу настоящей книги автор М. А. Ильин положил публичную лекцию, прочитанную им в 1952 г. в Центральном лектории по архитектуре, организованном Союзом Советских архитекторов совместно с Московским городским отделением Всесоюзного общества по распространению политических и научных знаний. Книга дает биографический очерк и описание творческой деятельности великого русского зодчего XVIII века В. И. Баженова. Автор использовал в своей работе новые материалы о В. И. Баженове, опубликованные за последние годы, а также ряд своих собственных исследований, посвященных его произведениям.
Непокорный вольнодумец, презревший легкий путь к успеху, Клод Дебюсси на протяжении всей жизни (1862–1918) подвергался самой жесткой критике. Композитор постоянно искал новые гармонии и ритмы, стремился посредством музыки выразить ощущения и образы. Большой почитатель импрессионистов, он черпал вдохновение в искусстве и литературе, кроме того, его не оставляла равнодушным восточная и испанская музыка. В своих произведениях он сумел освободиться от романтической традиции и влияния музыкального наследия Вагнера, произвел революционный переворот во французской музыке и занял особое место среди французских композиторов.