Вести из леса - [45]
Кончился тёмный и скучный предзимок. Весело звенят коньки на льду, знакомо и радостно шуршат лыжи, проминая первый след.
Когда окончились сельские работы и люди ушли с полей в дома, укрылись от морозов за зимние рамы, за двойные двери, у тёплых печек, казалось, что и вокруг замерла жизнь.
Не видно и не слышно никого в голых полях, в уснувшем лесу.
Выпала первая пороша — и всё изменилось, открылись многие секреты.
Колхозный сторож узнал, почему накануне ночью Полкан рвался с цепи и лаял на огород.
Чёткий след зайца протянулся от одной капустной кочерыжки к другой.
У крайнего к лесу дома, где таинственно пропадали куры, обнаружился след хоря.
Чуть подальше в поле, вокруг соломенных скирд, весь снег измят, протоптан до чёрной земли. Здесь и смешные следки мышей — точечки, где наступали лапы, и бороздка, где волочился хвост, — и бесчисленные крестики от босых ног птиц, — овсянок, воробьёв, синиц.
А вот и покрупнее лунки — это горностай промчался. Ещё крупнее, — лисица кралась, насторожив уши, слушая попискивание мышей.
Кормное место! Птицы и мыши за зерном прибежали, за сорным семечком; горностай и лисица за мышами. Человек увидит — за лисицей придёт, капканы насторожит у соломенных скирд.
Засыпал снег последние ягоды и семена на земле, черничные почки, листву брусничную. Перешла лесная птица на древесную пищу.
Покачиваясь на тонких ветках, склёвывают рябчики ольховые серёжки, тетерева — берёзовую почку, глухари — колкие сосновые иглы.
Ну, что ж — по сезону и пища.
Правда, столовые довольно прохладные, особенно в ветреные дни, зато спальни теперь хороши.
Набил зоб и — бух! — в снежную перину; тепло, уютно и тихо.
В речной полынье, в чернильной воде, в морозном пару кувыркаются нырковые утки.
Смотреть на них и то холодно. А на самом деле теплее в воде, чем на воздухе.
22 декабря — день зимнего солнцестояния, и повернётся «солнце на лето, зима на мороз».
Очень тёмное, очень холодное время, и всё же это начало весны.
Это было давным-давно. Так давно, что никто уже не помнит, когда это было.
Пришла на землю зима. Снегá упали глубокие, морозы начались трескучие, дни становились всё меньше и меньше.
Взойдёт Солнышко на небо, не успеет и пригреть, как сразу опять заходит.
Все звери и птицы в темноте сидят, от холода дрожат. А ночи всё длинней и длинней…
Осталась до Нового года неделя. И наступила самая длинная, самая тёмная ночь. Такая, что нет ей конца.
Уже давно петухи в деревне пропели, а ночь всё тянется и тянется. Не выходит Солнышко на небо, не хочет греть землю.
Испугались тогда звери и птицы: «Вдруг Солнышко совсем больше не выйдет? Пропадём тогда, застынем, света белого не увидим…»
И собрались на лесной совет. Стали думать да гадать: как сделать, чтобы ночь кончилась?
Думали, думали и придумали: надо Солнышко на небо за ушкó вытянусь. Тогда и день наступит.
Ну, а кто тянуть будет?
— Я потяну! — сказал Тетерев-косач. — Я тут самый сильный, я тут самый храбрый! Вытяну Солнышко.
— Я потяну! — сказал пёстрый Дятел. — Я тут самый умелый, я тут самый работящий. Вытяну Солнышко.
— И я потяну! — сказал Клёст-еловик. — Я тут самый…
Хотел он тоже похвастаться чем-нибудь, да хвастаться нечем. Простая птичка-невеличка, зелены пёрышки.
— Куда тебе, кривоносому! — засмеялись звери и птицы. — Лучше дома сиди, не срамись!
— Не беда, — сказал Клёст. — Авось и я пригожусь.
И полетели Тетерев, Дятел и Клёст Солнышко за ушкó вытягивать.
За чистым полем, за тёмным лесом лежало Солнышко в тучах.
Первым Тетерев прилетел.
— Эй, ты! — закричал он. — Трус! Вставай, а то хуже будет! Одним крылом зашибу, одной лапой затопчу — и дух вон!
— Попробуй! — сказало Солнышко.
Подскочил Тетерев, ухватил за Солнышкино ушко и ну тянуть! Тянет-потянет, вытянуть не может.
А ушко горячее, жаром обдаёт.
Опалило у Тетерева брови, он и выпустил ушко.
— Ну тебя! — говорит. — Сгоришь с тобой. Не хочешь вставать, и не надо. Я и так проживу. В снег нырну, перья распущу, авось не замёрзну.
Вторым Дятел прилетел.
— Эй, ты! — закричал Дятел. — Лежебока! Вставай, а то хуже будет! На хвост обопрусь, носом размахнусь — и дух вон!
— Попробуй! — сказало Солнышко.
Подскочил Дятел, ухватился за Солнышкино ушко. Тянет — потянет, вытянуть не может.
А ушко горячее, жаром обдаёт.
Опалило у Дятла голову, он и выпустил ушко.
— Ну тебя! — говорит. — Сгоришь с тобой. Не хочешь вставать, и не надо. Я и так проживу. Дупло продолблю, заберусь в него, авось не замёрзну.
Самым последним Клёст прилетел.
— Слушай, Солнышко! — сказал Клёст. — Мне грозить нечем, я тебя сам боюсь. Но у меня в лесу дети малые, зимой родились; холодно им и темно. Я тебя вытащить должен.
— Попробуй! — сказало Солнышко.
Ухватил Клёст за Солнышкино ушко, тянет-потянет, вытянуть не может.
А ушко горячее, жаром обдаёт.
Покраснели у Клёста и грудка, и крылья. Весь опалился Клёст, а ушко не бросает.
И сжалилось над ним Солнышко.
— Ладно, — говорит, — не тужи. Встану.
Поднялось и начало на небо взбираться.
И сразу кончилась самая длинная, самая тёмная ночь в лесу. Свету прибавилось, и ночи на убыль пошли.
И опять стало хорошо зверям и птицам.
Давным-давно это было. Но и до сих пор за неделю до Нового года Солнышко не хочет вставать. Тянется самая длинная ночь.
