Веснянка - [33]

– Здравствуй, моя боль. Ты надолго ко мне?

– Спроси у земли.

Девушка наклонилась.

Боль – это тоже дар. Я каждое зерно рожаю с болью. Кто не ведает горя, тот не ведает счастья.

* * *

Ох и слава богу,

Что жито пожали

И в снопы повязали!

На гумне стогами,

В клети закромами,

А с печи пирогами.

Положили снопы сушиться в овине у Сварожича. Несколько колосьев на поле связали бородой, украсив осенними цветами. А последние колоски потом занесли в дома. В них осталась сила трав, спряталась до лета. И закроется, замкнется земля, не будет рожать до весны.

На землю пришел холод. Раскрылась в ней здуховина, черная дыра, уползли в нее ужи. Улетели птицы в Вырей. Все живое свернулось, сжалось, замерло. Люди одели шкуры и стали чаще сидеть в домах.

Грустно было Веснянке смотреть на деревья. Ветер беспощадно трепал их, раскачивал. Всем телом чувствовала она эту их с березой несчастную наготу. Березонька моя, помнишь, как мы весной танцевали?

Она прижалась к ее стволу. И вдруг испугалась.

– Что с тобой?

Нагнувшись, березка скрипела болезненно. Веснянка провела рукой по ее коре и вдруг нащупала глубокую рану.

– Бедная моя, да кто же это смог, за что? Чья рука… не отсохла?

И Веснянка, словно за защитой, прижалась к земле и почувствовала, как та дрожит, потом донесся тихий стон.

– Земля-матушка, что случилось?

Стон шел то ли от деревьев, то ли от ветра, а может быть, с неба. Кто-то жаловался. Но вот она поняла, что этот плач только кажется громким, а на самом деле он слабый и совсем рядом. Маленький пушистый зверь смотрел на нее черными глазами и тихо всхлипывал, слабо шевеля лапками. В спине его торчала стрела.

– Кто тебя так, крошка?

То был любимый зверь полевички, самый кроткий и веселый из всех, бегающих по лугам. Он взглянул на нее, в беспомощных глазках то ли жалоба, то ли упрек, и закрыл их. Она протянула к нему руку. Зверек был мертв. Стон не прекращался – тревожный, почти угрожающий. Необычный ветер несся кругом. Веснянка с трудом встала и пошла искать отца. Кто же это, кто смог? Случилось что-то страшное. Кто-то… обидел землю?

Ярилка почувствовал неладное, когда снова и снова бродил вдоль реки, где в первый раз встретил русалку. В последние дни ему все казалось, будто он ее видит: то мелькнет белое призрачное тело среди тумана, склубившегося над рекой, то в журчании воды явно слышится ее пение, то среди веток ивы видятся ее волосы и руки. Но подойдет – нет, опять ее нет. Неладное он почувствовал по воде. Как будто муть поднялась со дна. И когда ивы замахали длинными растрепанными ветвями, он испугался. Если она все еще прячется от него, то сейчас ее и подавно не найдешь. Что за непогода! Поднялся ветер. И вдруг среди вихря показалась она. Волосы ее развевались, она словно хотела подойти к нему, но ветер мешал, ее сносило, относило в мутную даль. В глазах у нее он увидел что-то обиженное и отчаянное, как у детей, когда их ударят. И непонимание… И все же ему показалось, что она тянулась к нему. Он тоже протянул к ней руки, упал на колени. Мгновенное предчувствие какой-то бесконечной утраты и боли пронзило его… «За что вы так, за что?» Она все еще смотрела на него, но вот отвернулась, ветер закрутил листья, и он перестал что-либо различать.

А бортник бежал по лесу и сквозь ветер кричал кому-то:

– Куда ты? Постой! Хочешь, я тебе весь мед отдам. Как же я без тебя-то?

Старик был на поле. Люди показали ему – из оставшихся снопов кто-то наделал заломы. Тронуть их нельзя, заболят руки. Не к добру это. И старик отослал всех по домам, а сам пошел в луга, встал на опушке и попросил:

– Полевичка, дитятко, не шути с рожью. Мы землю копали, семена засеяли, нам было трудно.

В ответ он услышал будто жалобные детские всхлипывания. Маленькое существо вышло из ржи, держа в ручках и бережно гладя что-то серое. Когда она подошла ближе, Добрита разглядел пушистого безобидного зверька, которых много бегало по холмам и в которого превращалась и сама полевичка, играя с детьми в прятки. На спине у него было пятно запекшейся крови.

– Смотри, что он вам сделал? За что вы нас обидели? Я сама вытягивала ростки из земли к солнцу, расправляла их. Разве я сержусь, когда вы срезаете колосья? Лесной дедушка не обижается, когда вы охотитесь на зверей, чтобы есть. Все предназначено чему-то. Когда рубите дерево, вы убиваете его, чтобы не замерзли дети. Вы искупаете это любовью. Но зачем вы тронули его? – она показала на зверька. – Их было много. Поубивали и бросили. Слышишь, как плачут сестры деревяницы: вы обломали им живые ветви, стволы их в ранах. Вы преступили, ты помнишь заклятье – «мы плоть от плоти, кровь от крови едины». Вы забыли, что вы такие же, как мы, что кровь земли входит в вас колосьями хлеба, водой родников, свет – в глаза солнцем, а тепло в дома телами деревьев. Вы живы нами. Кто вам дает жизнь, как не мы? Кто даст вам песню, когда замолчат птицы, и любовь, когда уйдет солнце?

Он виновато опустил седую как лунь голову и тут почувствовал, как исчезла в поднявшемся вихре полевичка, загремел гром, все кругом потемнело. Он слышал стон оскорбленных деревьев, где-то наверху шумели лешаки, а у вершин самых высоких сосен стояла и раскачивалась огромная лесная тень. Может, то был сам лесовой. Он вырос, он качал деревья, среди веток летали деревяницы, в блеске молний мерещились страшные стройные полудницы. Старик слышал их пронзительный шепот: «И хлеб сделаем вам горьким!» Всколыхнулась река, заливая, губя поле. Из нее вышло зеленое чешуйчатое чудище. Неужели же это водяной? Рядом с ним метались русалки. Старик ясно видел, как волосы у них растрепались, лица побледнели, и чудные речные глаза стали мутно болотного цвета. С реки донеслось: