Веснозапев - [22]

Вероятно, развел сосед иргу просто ради зелени или же из-за мудреного нерусского названия. А может, для того же, как моя бабушка Лукия Григорьевна. Приткнула она однажды у колодца кустик круглолистой ирги — на редкость плодовитой и совершенно никчемной в хозяйстве. Попробовал я сине-черные ягодки и… выплюнул тут же. Настолько безвкусна их крахмально-вязкая мякоть.

— Чо, Васько, скуса нет у воронца-то? — подняла голову от капустной грядки бабушка. — Дак я же воробышкам да скворушкам рошшу его. За здря чо ли им огород-то наш полоть от всяких червяков да букашек.

Когда поспел «воронец», воробьи и пепельно-бурые стайки молодых скворчат шумели кустом до той поры, пока не склевывали все задумчиво-защуренные ягоды. И только потом переселялись они на черемуху за бабушкиной избой. И не пустовали скворешни у нее, а каждый наличник окна, вся солома крыш и сарая и амбара отзывались дружным писком воробьят.

…Окукареканное петухами просияло из парного тумана молодое солнце. Оно еще не скрадывало глаза, не палило жаром и было ниже пояса небу. На вершинке ирги, совсем как весенней водотечиной, распелся старый скворец. Уж не мой ли привел на ягоды взматеревших детишек? Уж больно много знакомых голосов в его песне слышу. Вот он куличка-перевозчика передразнил, свистнул солнышку иволгой и жаркогрудой чечевицей заискал-заспрашивал Витю, удало прощелкал и после перемолчки трепетно зашептал глухарем.

Скворец пел, а скворчата клевали ягоды. Вместе с ними шумной оравой копошились в ирге воробьи. Они обрадованно «чокали» то ли урожаю ягод, то ли мирной компании скворцов, то ли ведренному июльскому утру.

И тут за сараем брякнула дверь сенок. Мне не видно, кто вышел, но я представил жилистого соседа и его осадисто-толстую жену. Кто-то хрустко потянулся телом и вслух зевнул. И неожиданным выстрелом «ударил» по утру сердитый крик соседа:

— Кышь, покасть, кыш, окаянные!

Скворец не «допел глухаря», испуганно «скворкнул», и вся стайка вырвалась из куста. И тут же в иргу шлепнулся обломок кирпича. Воробьи тоже кончили свой базар, и, как ребятишки, пустились наутек, кто куда.

Куст успокоился и пыльно-печально зажмурился ягодами. А хозяин ирги ворчал:

— Обнаглели, обжоры! Жрут ягоду да еще и горло дерут. Видишь, надо им это самое… Ну как оно называется, Онисья, у артистов-то?

— Витька сказывал, что гонораром зовется, — откликнулась ему жена из тихого сада.

— Во-во! Го-го-го-но-рар им подавай, а за что? — загоготал сосед.

— Правильно, Коля! Дай-ко им волю, так они за песни яблоки исклюют. А еще чего доброго — денег запросят. Из ружья по ним надо…

Я не слушал, о чем дальше говорили соседи, а досадливо жалел, что негде мне у своей квартиры вырастить куст ирги. Ну не канадский, а хотя бы такой же, какой был у моей давно покойной бабушки.

ЛОЖОК

Совсем худенький, да неглубокий ложок виляет угориной к речке Барневке. Весной поручьится по нему снежница, намоет круглолицых галек и затравеет он пижмой, тысячелистником да вязилем. И только где-то под самой сгориной сохранится зеленый родничок.

Заровнять ложок многорукими лемехами ничего не стоит. Агроном не однажды наказывал трактористу Петру запахать его. Дескать, на лишней сотке пшеница заколосится или горох не один бункер зальет белоградом. И пытался тракторист запустить лемеха на ложбинку, да всякий раз отводил трактор стороной. То парочка серых куропаток выбежит на обочину, то жаворонок вскрылится из ложка и долго-долго вызванивает о том, как небо синее высоко-высоко, как в ложке слушает его на гнездышке жаворонушка…

Знает Петр, как под песни колосится усатая пшеница, как нянчит ветер в колосьях полнотелые зерна, и спелят их перепела. И лопоухий русачок из самой груди ложка выбирается в хлебные разливы, и слушает, как отзванивается жаворонку родничок и свои тайны вышептывает…

Тут, на меже у ложка, встретил его отец Гаврила светлокосую Марию и не мог до рассвета расстаться с ней. Тут Гаврила солено-горько целовал Марию перед уходом на фронт, и тут же посадили они тонкую калину…

Не вернулся Гаврила к заветному ложку. Без него распустилась и наливается багряно ягода-калина, без него поседела вдова Мария, вырос русокудрявый Петр и остался там, где жалели друг друга отец с матерью. И пока поднимаются из ложка жаворонки, семьятся куропатки да светятся в родничке разноцветные галечки; покуда невестится калина и рдеет по осени засвеченная закатом, — живет на земле тракторист Петр. И хлеба нянчат вольные ветра, и душистыми вечерами поднимается чистый месяц светлым сердцем русской земли.

ОНДАТРА

Еще лишь тонко засинело небо, и холодный дым тумана не сплыл вниз по течению речки, а под таловым кустом, где я поджидаю, когда проглянет из парного курева чистое стекло омута, слышится «бульк-бульк». Будь со мной сынишка, он непременно решил бы, что заиграла крупная рыба. На первых порах, облюбовав себе омут, я тоже возбужденно вздрагивал, крепче затаивался и ждал, ждал поклевки неведомой рыбины. И загадывал, чего греха таить, кого вытащу: окуня, язя или чебака?..

Вода переставала волноваться в сумеречной тени талин, теснее становилось в садке зеленоглазым окунькам, жеманным плотвичкам и щуплым черноспинным ельцам, а той желанной поклевки не было. Я уносил домой рыбью челядь, и чем бы потом ни занимался, нет-нет да и вспоминал тяжелое бульканье, и широкие волны из-под куста. А сколько бы длилось вот так — не знаю, не задержись однажды у омута до полден.