Весной в половодье - [10]

Вернувшись однажды домой от Фадеича, он еще с порога сказал:

«А вы знаете, какую зверюгу я видел? Нет?.. Лося! Самого настоящего!»

И стал рассказывать, захлебываясь, размахивая руками. От возбуждения у сынишки раскраснелось лицо.

«Я на берегу стоял. Вдруг слышу, позади треск какой-то и топот, — рассказывал он, одергивая вылезшую из-под пояса рубашку.— Оглядываюсь — а из-за кустов... Ты понимаешь, папа, я и подумать ничего не успел, а он как из-за кустов вымахнет! Как вымахнет! Большой такой, с огромными рогами. Ну и рожищи! Ты никогда таких не видал. Так в разные стороны и торчат... Лось подлетел к берегу да как прыгнет под откос, прямо в воду! И поплыл. Тут и Фадеич выбежал из своей избушки. А лось уж далеко, на ту сторону поплыл... Фадеич говорит, что лось этот из Жигулевского заповедника. «У нас тут, — говорит,— корма хорошие: рябины много. А для лося ветки рябины — самый сладкий корм. Вот он и приплывал сюда, лакомка».

Последний раз сын гостил у старого волгаря в сороковом году.

«Подумать только, — говорил Фадеич, ласково похлопывая по плечу стройного юношу, — ведь будто недавно был вот такой парнишечка; а теперь, извольте видеть, — студент! Будущий агроном, научный человек!.. Что ты на это скажешь, Савельич?»

А на другой год... Но лучше об этом не вспоминать. Иван Савельевич тяжело вздохнул и посмотрел на небо. Солнце уже склонилось к дальнему леску. Вот-вот его большой раскаленный диск коснется верхушек деревьев, и тогда лесок, казалось, вспыхнет малиново-багровым пламенем.

«Теперь недалеко. Скоро и Черный буерак. А за ним рукой подать до того места, — сказал про себя Савушкин, шевеля лохматыми бровями. — А все-таки раньше следовало отправиться. В потемках придется обратно идти».

Четверть часа спустя Савушкин подошел к Черному буераку. Этот неширокий, но глубокий овраг, тянувшийся от берега Волги, так назывался потому, что на дне его всегда поблескивала вода, сверху казавшаяся густой и черной, словно деготь. Сейчас в овраге еще лежал снег, но уже кое-где на нем проступили темно-бурые пятна.

Тропинка привела Ивана Савельевича прямо к мостику. Когда-то давно у Черного буерака стояла старая широкая ветла. Однажды в ураган дерево с корнем вывернуло из земли, и оно упало, перекинувшись вершиной на другой берег оврага. Со временем ветла покрылась мхом, но по-прежнему казалась крепкой и продолжала служить мостиком. Иван Савельевич и раньше не раз перебирался по старому дереву через Черный буерак, и когда он сейчас подошел к оврагу, ему не показался опасным этот «козлиный мосточек» — так в шутку прозванный бакенщиком Фадеичем. Но все же, прежде чем встать на ствол дерева обеими ногами, Савушкин надавил на него носком сапога.

«А он не то что одного — двух выдержит! — подумал Иван Савельевич и уверенно тронулся вперед, слегка расставив руки. — Обратно придется идти в обход буерака, а то с поклажей в темноте тут не проскочишь. Сорвешься и полетишь вниз».

До противоположного берега оставалось не больше двух-трех шагов, когда дерево внезапно глухо затрещало и рухнуло вниз. Взмахнув руками, Савушкин тоже полетел на дно оврага.

Вечерело. Где-то за рощей разгоралась яркая заря. От деревьев ложились длинные тени, а в оврагах и ложбинках уже стелился белой пеленой туман.

Набоков и Леня шли по утоптанной за день тропинке. Андрей поймал мальчика за руку и сочувственно спросил:

— Есть сильно хочешь?

И, не дожидаясь ответа, протянул ему горсть темно-красных ягод шиповника:

— Полный карман набрал. Тут их много.

— Спасибо, — поблагодарил Леня и стал жевать душистые кисловатые ягоды.

Несколько шагов прошли молча.

— А вот и Юпитер показался, — сказал Набоков.— Вон между теми деревьями светится.

Вдруг он поморщился и плюнул.

— Разве это еда? У меня всегда такой аппетит, а здесь... — заворчал Андрей и тут же смолк.

Через минуту он добавил:

— Да это всё пустяки, как-нибудь перетерпим. Главное — поскорее бы отсюда выбраться... Так, что ли, Ленька? Перетерпим ведь, а?

Мальчик мотнул головой — рот у него был набит ягодами.

Из рощи они возвращались в сумерках. Тракторист нес на плече пузатый мешок, набитый листьями, а у Лени на спине большим горбом топорщился рюкзак.

Снова начинался ветер. Налетая порывами, он поднимал с земли тучи полуистлевшей листвы и разбрасывал их в вышине, будто пачкал коричневыми мазками синевато-лиловое, быстро тускнеющее небо.

— А Ивана Савельевича не видно. Не вернулся еще, — сказал Андрей, выходя на поляну.

Леня, шедший впереди Набокова, внезапно остановился и закричал:

— Крыса! Вон пробежала, вон!

— Экая невидаль, — спокойно проговорил тракторист. — А ты разве днем не видал их в роще? Они плавают, черти, здорово.

— Одна из шалаша выскочила! — опять возбужденно прокричал мальчик и, взмахнув рукой, помчался что есть силы к шалашу.

Бумажный пакет, обвязанный веревочкой и еще утром подвешенный Савушкиным к самой перекладине, по-прежнему был на своем месте. Но лишь Леня дотронулся рукой до пакета, как сразу понял, что в нем ничего нет.

— Дыру прогрызли. Конфеты и печенье повытаскали,— прошептал он. — Теперь у нас ничего не осталось.

* * *

Костер разожгли у самого берега. Ветер трепал языки пламени, пригибал их к земле, но они, своевольные и непокорные, рвались, извиваясь, в черную вышину.