Весна Византии - [50]

Бывший подмастерье обнаружился на выходе из трюма. Лицо его было черно-серым, в отблесках нарождающегося рассвета. Лекарь встал у него на пути.

Юлиус как-то говорил, что физическое наказание никогда не страшило Николаса, и за одним-единственным исключением Тоби готов был с этим согласиться.

Крепкий, как молодой бычок, всегда невозмутимый, он с готовностью принимал то, что предлагала жизнь и либо смирялся, либо чувствовал себя довольным. Вот и теперь он выглядел усталым, но не изможденным, и отчаяние было подавлено, подобно пожару на корабле.

― Я так и знал, что ты придешь, ― сказал он лекарю.

Большая каюта на носу была вся запружена телами спящих матросов. Тоби собрал свои пожитки и вместе с Николасом прошел на корму, где чудесным образом осталась нетронутой крохотная каюта, в которой хранили канаты и паруса. Тут не было ни души.

Бок о бок они уселись на какие-то тюки. Неподалеку оказалась самодельная жаровня, ― она высушила промокшие паруса и успела согреть воздух. Николас, обняв колени, замер в ожидании.

― Катерина де Шаретти, ― просто сказал Тоби.

― Да? ― уточнил фламандец.

― Да ― что? Ты о ней ни слова не сказал. Команде, конечно, ничего знать и не следует, но как насчет остальных? Какую игру ты затеял?

― Ты и сам не сказал ни Юлиусу, ни Годскалку, ― заметил Николас. ― Иначе они бы непременно проболтались.

― Может, ты просто сошел с ума? ― предположил лекарь. ― Может, обознался? А возможно, ты и прав, и она вышла замуж за Дориа, и теперь ты рискуешь кораблем и людьми ради какой-то девчонки. Я не утверждаю, что ты не прав. Однако считаю, что всем остальным следовало бы знать, что тобой движет, и иметь право собственного выбора.

― Думаешь… я не говорил себе этого? ― промолвил фламандец, не скрывая удивления. ― Ты видел пробитую голову мертвеца? Полагаешь, я все сочинил насчет роли Дориа в поджоге?

― А разве нет? ― обычно Тоби нравилось испытывать Николаса. Иногда это даже казалось ему забавным.

Бывший подмастерье покачал головой.

― Нет. Если мы его поймаем, я докажу свои слова.

Тоби покачал головой.

― Послушай, я знаю, ты думаешь, будто видел Катерину. Я понимаю, что это означает. Мы с Юлиусом, Годскалком и Асторре пойдем на любой риск, чтобы отыскать девочку и узнать, что произошло. Наемники Асторре также ее знают. Тебе это прекрасно известно… Так почему же ты нам ничего не сказал?

Наступило долгое молчание.

― В ту пору я полагал, что «Дориа» по-прежнему в гавани, ― наконец ответил Николас. ― У меня был шанс повидаться с девочкой, сохранить все в тайне и решить вопрос частным путем.

― А позже? ― настаивал лекарь. ― Ты бы предпочел держать команду в неведении? Я понимаю.

― Ну, собственно никакого «позже» пока не было, ― уточнил Николас. ― Однако, ты прав. Пагано Дориа любит поразвлечься. А я видел ее в одежде пажа, в темноте, всего долю мгновения. Может, он нарочно хотел показать ее мне? Но что, если он хотел меня обмануть? Девочка с такими же глазами и волосами… Если так, то я уничтожил бы репутацию, втоптал бы в грязь имя настоящей Катерины, бросившись к нему с обвинениями. Он был бы доволен.

― Так ты еще сомневаешься?

― Это он устроил пожар. И там, на берегу, я был уверен абсолютно. Пойдете вы за мной или нет ― я не оставлю его в покое, пока не смогу убедиться окончательно, даже если мне придется идти пешком, плыть или ползти, чтобы нагнать этот парусник.

Тоби внимательно наблюдал за ним.

― Расскажи мне об этой девочке. Ее отослали в Брюссель?

― Они думают, она до сих пор там, ― сказал Николас. ― От нее все время приходили письма, что она не хочет возвращаться в Брюгге. Даже на Рождество… Мариана… Она тревожилась. В последнем письме было сказано, что Грегорио собирается в Брюссель, чтобы навестить ее дочь. Если так, то сейчас они уже знают правду.

Николас внимательно разглядывал свои руки. Тыльная сторона кистей была вся в ожогах, и Тоби знал, что ладони еще в худшем состоянии. У него самого руки были ничем не лучше.

― А что она вообще из себя представляет? ― поинтересовался лекарь. ― Я, помнится, видел ее, и мне она показалась хорошенькой, но глуповатой. Хотя я ее совсем не знаю.

Фламандец пожал плечами.

― Я и сам не отличался умом в двенадцать лет. А ты? ― Он попытался сцепить пальцы, но вовремя опомнился и положил руки на колени. ― Девочки родились через несколько лет после Феликса. Ему было девять лет, когда я начал работать в красильне, и он очень ревновал к Тильде. Катерине, младшей, тогда было всего три года. Ей было трудно спускаться по лестнице, и я обычно носил ее на руках.

Поудобнее устроившись на сложенных парусах, Тоби попытался представить себе Клааса, бывшего подмастерья. Десятилетний мальчонка, прибывший из Женевы, где дядюшка Жаак был не слишком добр с ним, ― но все равно улыбающийся, всегда счастливый и готовый помочь… С трехлетней девчушкой на плечах…

Николас пошевелился.

― Она повзрослела ― ничего необычного. Ей не хотелось, чтобы с ней обращались как с Тильдой. Феликс над Тильдой либо подшучивал, либо не обращал на нее внимания. А Корнелис… У их отца было доброе сердце, но заботливостью он не отличался и держал семью в строгости. Катерина научилась подлизываться и добиваться, чтобы все вокруг ее любили. Ей была нужна эта любовь.