Весна - [3]

Дремлет за шторой больничный двор…

……………………………Спи, мой хороший… я буду рядом,

чтоб охранять твой тревожный сон

……………………………в шорохах первого листопада……

03.09.2008

Женщина дождя

Я Женщина дождя — и в этом вся…

Продрогшая…

Холодным ранним утром

иду одна……… а небо на сносях

готово разродиться перламутром

и выплеснуть бунтующий рассвет

в белёсую расплывчатость тумана,

в который, по ошибке или нет,

природа малыша запеленала…

Но он — чудак,

расплакался дождём,

рассыпался хрусталиками солнца,

и тут же надо мною грянул гром:

младенец-Май не плачет,

а смеётся…

Я вместе с ним — рождённая грозой,

вдыхаю опьяняющую свежесть

и мыслью уношусь за горизонт,

в туманную, далёкую безбрежность…

А день растёт —

как тесто на дрожжах,

и мальчик-Май уж вышел из пелёнок —

подрос…… окреп…… поднялся…… возмужал…

Глядит с небес Мужчина — не ребёнок…

И шепчет мне безумные слова,

которых всё равно до боли мало…

И вдруг я с удивленьем поняла,

что так давно себя не посвящала

дождю…… дождю(!)

смятению ветров,

срывающих покровы и одежды,

взрывающих фонтаном лепестков

под сердцем упоительную нежность…

Дождю,

что так бесстыдно и грешно

стекает под расстёгнутую блузку —

и знает, что ему разрешено

стать счастьем для меня или искусом…

Он может

без особенных причин

с улыбкой подойти тихонько сзади,

как самый-самый нежный из мужчин,

и бережной рукой раздвинув пряди,

губами прикоснуться горячо

к податливой,

прохладно-нежной коже…

вдоль шеи…… по ключице…… на плечо…

до стона……

до бессилия…

до дрожи…

И сотни солнц заблещут в небесах

сверкнут в хрустальных каплях на ресницах,

а небо, отражённое в глазах,

забьётся, затрепещет синей птицей…

…………………………

Я — Женщина Дождя — и в этом вся…

Я — Музыка небес, воды и света…

Иду одна…

А небо на сносях

вот-вот на землю выльется рассветом…

10.05.2009

Иордания

«Что ищет в горах синеглазая женщина?» —

с улыбкой спросил бедуин.

Хотела ответить ему……… да нечего…

Мне просто необходим

побег от себя — в никуда…… в изгнание…

Я вновь обретаю Рай —

под небом горячих пустынь Иордании,

оставив вдали Синай.

И слушая ласковый, тихий шелест

поющих песков в ночи,

вдруг чувствую кожей, как дышит Вечность,

как грустно она молчит…

В горах, на рассвете, раскинув руки,

сбегаю с песчаных круч —

и жду, когда солнце нацелит в утро

свой первый слепящий луч…

Брожу по ущельям в потёртых джинсах,

впитавших всю пыль дорог.

Здесь нет никого — только я и птицы.

Здесь нет никого…

Лишь Бог…

На розовом склоне — пастуший домик —

в нём жарко пылает печь.

Старуха, молитвенно сжав ладони,

мечтает, устав, прилечь…

Но нет ей покоя, увы, и в старости —

уж посох дрожит в руках,

и все же она по привычке с радостью

на риск свой и вечный страх

уйдёт на неделю (на две) — в долины

с отарой овец одна —

лишь ветер ей будет трепать седины,

а солнце сменять луна…

Луна над горами — ах, это что-то!

И мне довелось не раз

с утёса, что вровень орла полёту,

смотреть в этот жёлтый глаз…

Срываясь душой в голубую бездну

пылающих южных звёзд,

в которой когда-нибудь я исчезну…

Когда-нибудь…

Не вопрос…

А нынче шагнув беззаботно к краю,

смотрю в леденящий зев,

и камешки молча в обрыв кидаю,

на чёрный валун присев…

Что может быть лучше такой забавы?

Но всё-таки ждёт меня

вечерний паром и залив Акабы

в нарядных, ночных огнях…

И новое утро в открытом море…

Рассветная песня волн…

В туманной завесе растает вскоре,

как дым, аравийский сон…

И снова я буду стоять беспечно

на стыке семи ветров

с мечтою о новых, пьянящих встречах

и жаждой других миров…

25.04.2009

Сгорая сам — свети другим

Моей любимой бабушке Маше посвящается

Ночь…

Рождество.

Центральная больница.

Второй этаж…… палата номер пять.

— Вам плохо, баба Маша?

— Нет…

— Не спится?

(во тьме тихонько скрипнула кровать)

— Пойти што ль побродить по коридору? —

старушка, встав, прошаркала к окну.

раздвинула коротенькие шторы:

— А снегу-то…… а снегу!!! Ну и ну.

Ты глянь, дорогу снова завалило —

машины завтра будут буксовать.

Ох… Господи… кого-то на носилках

завозят в отделение опять.

— Не к нам ли?

— К нам!

А Пётр-то Иваныч… устал, поди —

хирург наш дорогой.

Днём на ногах, а тут ещё и на ночь

больных везут.

— Работа…

— Боже мой.

Мороз ложился красочно на стёкла.

В загадочном сиянье фонарей

снежинки оседали неохотно

на кружево берёзовых ветвей.

И ангелов невидимые лица,

сквозь инея узоров колдовство

смотрели в окна маленькой больницы

в таинственную ночь под Рождество.

Слышна из коридора суматоха:

— Скорее! Пётр Иванович… Сюда!

К нам новенький…… Больному очень плохо…

— В сознании?

— В сознании… да-да…

И снова тишь.

— Ложитесь, баба Маша.

— Да, правда… чтой-то мне не хорошо…

Разволновалась(в возрасте-то нашем

волнение уже запрещено).

Но вдруг в окно увидела случайно,

как женщина спускается с крыльца, —

она лишь час назад сопровождала

больного — то ли брата, то ль отца

Расстроена (ещё бы!)

Прячет слёзы.

И вдруг:

— Ох, поскользнулась… Ай-яй-яй!

Упала… не встает.

Помилуй, Боже!

Вставай, моя хорошая… Вставай!

— Вы что там говорите, баба Маша? —

(соседка по кровати всё не спит)

— Да здесь…… упала женщина…… бедняжка.

— Не вижу… Где?

— Ну, вот же…… вот…… лежит.

Помочь ей надо как-то.

— Кто ж поможет?

Врачи теперь все заняты больным.

Старушка заметалась:

— Это что же?

Там человек…… упал…… а мы стоим.

Ночь на дворе — она не шелохнётся —