Весна народов - [10]
Из письма Александра Вертинского жене 11 сентября 1954 года: «Брожу по улицам. Обедаю (борщ с пампушками с чесноком), это напоминает детство. <…> Утром просыпаюсь спокойно и радостно оттого, что я в Киеве — на Родине. <…> Как бы я хотел жить и умереть здесь. Только здесь! Как жалко, что человек даже не может выбрать себе угол на земле. Что мне Москва? Я не люблю ее! Я всей душой привязан к этим камням, по кот[орым] я шагал в юности, стирая подметки, к этим столетним каштанам, которые стояли тогда и будут стоять после моей смерти, как подсвечники, как паникадила! Вся эта священная земля Родины! Жаль, что я пою по-русски и вообще весь русский! Мне бы надо было быть украинским певцом и петь по-украински! Украина — ридна маты… Иногда мне кажется, что я делаю преступление тем, что пою не для нее и не на ее языке!»[87]
Между тем, судя по письмам, именно литературного украинского Вертинский не знал. В 1955 году Вертинского пригласили на съемки фильма «Фата Моргана», экранизации одноименной повести Михаила Коцюбинского. Александр Николаевич был, кажется, единственным русским актером на съемках: «Язык — большое препятствие для москвичей», — поясняет Вертинский. Киевская киностудия снимала картину на украинском и предназначала для проката только в УССР, значит, и по-русски фильм не дублировали. Но вот Александр Николаевич начал читать сценарий, и оказалось, что он его едва понимает: «Ломаю мозги над украинским текстом, смутно угадывая содержание, ибо таких слов раньше не было и это они теперь „создают“ „украинский язык“, засоряя его всякими „галицизмами“, польско-закарпатскими вывертами…»[88] — писал он жене 30 октября 1955-го. Но Коцюбинский писал «Фата Моргану» в начале XX века. Действие там происходит не среди горцев-гуцулов, как в «Тенях забытых предков», а на Черниговщине, так что «польско-закарпатские выверты» здесь, по-видимому, ни при чем. Одно дело — балакать с торговками на базаре или даже петь украинские песни: для человека с музыкальным слухом (а слух у Вертинского великолепен) это нетрудно. Другое дело — основательно изучить близкий, но все-таки не родной язык. Вертинский не зря сказал о себе: «Весь русский». Он не украинец, он русский украинофил.
За двумя зайцами
1
«Киев стоит на рубеже России и Украины, <…> он есть и Россия, и Украина в одно и то же время, есть живое воплощение их связи и их несоединенности, их единства и их разделения»[89], — писал русский философ и богослов Василий Зеньковский. Русский человек, называвший себя украинцем; министр в украинском правительстве времен гетмана Скоропадского, никогда не веривший в украинскую государственность; спустя много лет он написал в Париже свои воспоминания. Слова Зеньковского даже современного читателя поражают своей смелостью и безжалостностью: «Две стихии, русская и украинская, претендуют на Киев, потому что обе имеют право на него, потому что обе живут в нем. Если одной хорошо, это значит, что, к сожалению, неизбежно другой плохо, — и обратно; такова история Киева, таков его фатум. Эти две стихии вступили, начиная со второй четверти XIX века (а может быть, и чуть-чуть раньше) в глубокую, часто скрытую, но всегда острую борьбу…»[90]
В Киеве начала XX века жило немало людей, называвших себя малороссами, малороссиянами. Во времена Гоголя слова эти были синонимами к слову «украинец»; еще не было и в помине противопоставления «украинского» и «малороссийского». Да и в начале XX века даже многие черносотенцы (особенно украинские) и русские националисты говорили и писали об «Украине» и «украинцах» не реже, чем о «Малороссии» и «малороссах». Однако уже начинались важные перемены.
Деятели украинского национального движения отказались от малороссийского имени в пользу имени украинского. А малороссами стали называть себя их противники, даже злейшие враги, такие, как многолетний издатель популярнейшей газеты «Киевлянин» Василий Шульгин, как Анатолий Савенко, как братья Андрей и Николай Стороженко. Своих противников они называли украинофилами, украиноманами и просто мазепинцами. Люди украинского происхождения, но воспитанные уже в русской среде, стремились быть последовательными националистами, самыми русскими из русских.
Василий Витальевич Шульгин, наверное, наиболее яркий и талантливый из малороссов, не уставал повторять: «Мы, южане, из всех русских самые русские (выделено Шульгиным. — С. Б.) (подобно тому как афиняне более греки, чем византийцы), и посему русскими мы останемся даже в том случае, если бы москвичи или петроградцы вздумали отречься от своего имени…»[91]
Таким малороссом был историк и этнограф Андрей Владимирович Стороженко, выходец из очень известного козацкого рода, достигшего многих успехов на службе у русских царей; среди представителей этой семьи были писатели, ученые, сенаторы. Андрей Владимирович изучал историю днепровских (запорожских) козаков, но считал их частью единого русского народа. На деятелей украинского национального движения Андрей Стороженко смотрел как на польских или даже на германских агентов: «Теперь воздух насыщен украинским туманом. Но все-таки глядит отовсюду Малая, исконная Русь, и сияет золотыми куполами Киев. <…> А раз жив Киев и жив русский язык, то наши надежды еще не потеряны. Украинский туман должен рассеяться, и русское солнце взойдет!»
