Весна - [37]

Сколько времени он сражался с Реальностью?

Что долбила его по темени. С каждым ударом, обращая его к тем старым, невыносимым и неотгонимым мыслям. К боязни не получить квартиру, несмотря на подношения. К горю родителей, безутешному после того, как он отказался от попыток учиться дальше и стал инвалидом. К слабости и нужде, не перекрываемой прихотливыми заказами. К страху перед развитием болезни и превращением в трафарет и обрубок, к страху внезапной смерти во время видений. Он искал в своей слабой и разрываемой на части душе твёрдый и непоколебимый покой и, на доли секунды обретя его, – благодаря какому волшебству? – вновь вырывался из-под скрежета и грохота к границам Реальности. К пределам снов, познаваемым только в умиротворённости и неге.

Рядом на стройке были не менее упорны. Они, как навозные жуки, ковыряли землю, выдалбливали её, и от их старания Спириту сковало виски и затылок. На сегодня было явно достаточно. С чувством – то, что было возможно, было сделано, он мог прекратить. Идти назад. К Миру нестройных звуков, блёклых красок и нервных движений.

Оставалось – обратить на место глаза, настроить их на свет, вызволить ноги из лотоса, потягиваться, ждать, поднимать и опускать веки, разминать, расправлять, оживлять застывшие члены, прежде, чем можно будет отпустить себя в спячку, глухую, бездонную, но именно такой ждал воспалённый мозг. Оставалось немного, но не было силы даже коротким движением приблизиться к Реальности. Он плыл в вязком дурмане и удары бура слышались всё приглушённей. Но – он уронил голову вниз, вздрогнул, очнулся внезапно, непреднамеренно вновь распрямил шею и раскрыл глаза. И – увидел свет, яркий, разящий свет солнца, проникший через щели и плоть тонких штор. Бах – грохнуло рядом оглушительно. Невольно Спирит зажмурился, съёжился, спрятался, со страхом ожидая, пока кайло с лязганьем тянулось наверх. Бах! Следующий удар втолкнул его куда-то в себя, Спирит почувствовал, что теряется, перестает ведать Реальность, не знает отрезков времени. Бах! Бах! Бах! Удары, чередуемые с вечными – или мимолетными – паузами, загоняли глубже. Он осознал, его ждёт новый сон. Спокойно, не торопить, не призывать, ни радости, ни надежд, никакого страха – успел приказать себе Спирит.

И зашевелился в тесноте и вязкой слизи. Был птенцом, заточённым в яйце, впервые ощутил себя и должен был родиться. Распрямиться, расправиться, познать себя до конца мешал грубый и изношенный панцирь, он его давно перерос. Он почувствовал клюв, которым тянуло раскрошить всё над собой. Он пробудился, будто надежно, по-матерински укрытый, но верный покров тут же обернулся тюрьмой, его следовало разрушить и прорубить себе путь к свободе. Первая обитель на миг была всем Миром, но                         теперь  за стеной оживали звуки Большого Мира, его дыхание.

Но умершая оболочка не хотела выпускать из своего плена, клюв скользил по ней и скатывался в слизь. Хватит ли крепости у сомкнутых роговых губ, чтобы пробить её? Он не думал так, нет, Спирит был лишён возможности думать, но чувствовал, как умирающий от жажды чувствует вкус воды, как перенёсший тяжкий голод находит прелесть простой, пусть и самой обычной пищи.

Удар! Отчаянье! Ещё удар! Жизнь или гибель в известковой клетке? Удар всей появившейся – народившейся – мощью! Само по себе его повлекло куда-то наверх, а может быть вниз, вперёд, но к рождению, к первому вдоху. Может, он был не птенцом, а младенцем, с натугой проходящим родовые пути, гидрой, отрезающей себя от второй, сковывавшей половины. Даже не так! Он был всем Большим Миром, каждую секунду рождающимся, возобновляющим себя, отбрасывающим огрубевшие путы старости и смерти.

Кто стерёг Спирита во время чудесного сна? Он возвратился назад и успел проделать гимнастику как раз к неожиданному приходу папы. Папа опять притащил домой из КБ авральную работу, по привычке высвобождая время, прежде отводимое для ремонта и испытания походного снаряжения, выслуживая незаконно-внеочередной летний отпуск, хотя уже второй год, потрясенные развитием болезни единственного сына, они не отправлялись в свои плаванья. ”Я промучился ночью бессонницей и иду спать”, — буркнул Спирит в ответ на озадаченный и встревоженный взгляд. Аня когда-нибудь засыпала счастливой?

Почти никогда. Чаще Аня смыкала веки и заворачивалась в одеяло, только надеясь проснуться и изведать счастье. Теперь, когда поздней ночью она в темноте едва доплеталась до постели и, забравшись в неё, быстро начинала утрачивать связи с явью, в ней поднималась тревога, будоражимая вопросом, который она весь день отодвигала от себя. Чего же она ждёт от ночных прогулок со Спиритом? Тревога поднималась и тонула в густоте сна.

**************

Милые сердцу Спирита безлюдные проулки были залиты грязью. В Битце свалянный снег напополам смешался  с водой, там и сям дорожки позатопляло. Новый путь их ночных прогулок прошёл через Старую Москву.

Чтобы попасть туда, Спирит, когда помогал случай, ловчил, по нескольку раз сажая их в пустые – с двумя-тремя людьми – автобусы. Аня предпочитала добираться пешком, как-бы ни болели потом ноги.  Кроме смога, а тогда он был в Москве ещё слаб, её ничего не раздражало. Она втайне радовалась, если с транспортом не везло.