Весна - [32]

Тогда это возникло само собой, можно было б сказать случайно, если бы не привычка к наблюдению, которую Спирит вырабатывал в себе годами, не многолетние попытки проникнуть в мир их мыслей и чувств, неудовлетворенность любыми словесными описаниями и желание буквально пережить – хоть на секунды – то, что они ощущали. Чтобы возможно было сравнить с его сновидениями.

Как потом стали смешны потуги постигнуть природу безумия, отграничить сны от него. Он встречался с сумасшедшими, и освобождаясь из больниц, большинство из них нуждались в исповеднике и многие по необъяснимой причине тянулись к нему. Спирит изучил труды о помешательстве столь глубоко, что порой решался давать советы, котором кое-кто следовал, как врачебным. Брался оценить, будут ли эффективны меры, назначаемые докторами, как правило, не ошибался в своих оценках.

И это было совершенно напрасно. Его первоначальных познаний вполне хватило бы для того, чтобы с уверенностью сказать себе – мои сны не имеют ничего общего с сумасшествием. Чем полнее он старался постигнуть природу душевных болезней, тем дальше был от этой уверенности.

Его сны не укладывались в описанные картины недугов. Он во многом не похож на эпилептиков или больных шизофренией.

Но его секундные отключения в детстве в науке зовутся абсансом, его энцефалограмма по косвенным признакам вполне сойдет для эпилептика, и его едва сдерживаемой в окружении людей тоскливой ярости недалеко до настоящей дисфории. Он в снах переживал открытость мыслей, любые когда-либо описанные психиатрами искажения времени и пространства, и, если он в своем полном одиночестве и скрытом от всех наслаждении снами не аутичен, то кто ещё?

Он не мог полностью исключить у себя довольно необычную форму болезни. Он так и не сумел ответить себе, имеют ли видения, поглотившие его жизнь без остатка, родство или случайное сходство с безумием. Всё, что он сумел –  просто не спрашивать себя об этом.

Почему? Не на всякий вопрос можно найти ответ, не всякий вопрос стоит с неиссякаемым упорством задавать себе. Ведь он и так выбрал сны и после любых отречений возвращался к тому, чтобы жить ради них. Стремление доказать себе, что сны не болезнь, было просто многолетней слабостью. Окончательно избавившись от него, он с трудом отделался от своих назойливых знакомых по психиатрическим клиникам. Они мешали ему, утомляли своей постоянной внутренней неуспокоенностью, сбивали выстраиваемый им ритм. Живя ещё у родителей, он не поднимал телефонной трубки и не подходил к двери, несмотря на звонки, чтобы не дать им возможности опять вторгнуться в его жизнь.

И его не тревожит, что, если он поражён, пусть редкой и необычной, но болезнью, то она может развиваться? Что сны могут принести ему вред? Лишить его Разума?

Он избавился от этого страха. Почти... Если испытывает его, то крайне редко. Но солгал бы, если б сказал, что страх никогда не приходит к нему.

Он сам не поверил бы тогда, в долгие мучительные годы, что и  достигнув того, о чём уже не мечтал, он не сможет избавиться от этого страха. Страха одиноких ночей, страха холодного утра, страха бесконечного дня. Страха безумия –  венца безумия, его завершения –  он же видел слепую ярость, отуплённость и низкое ханжество конченных эпилептиков, холодность и бесцельное умствование поражённых шизофренией. Страха лишиться опор –  родителей, дома, благоволенья врачей, оставляющих ему свободу. Страха смерти, внезапной и дикой смерти во время видений. Нелепого, ведь ему не за что было держаться в этой жизни. Но  парализующего волю. Страха лишиться видений, лишиться их полноты, невиданной мощи, он, как никто, знал, как часто видения пароксизмом охватывающие безумных, с годами блекнут, грубеют, становятся однообразными  и  пустыми, как  израсходованная жвачка.

Как можно с этим жить? Забывая. Обращая свои мысли прочь.

Но если эти страхи предостерегают его о реальной опасности?

Не всякая болезнь ведет к незамедлительной и скорой гибели. Спирит наблюдал людей, перенёсших не один шизофренический психоз, и ещё не терявших способность чувствовать и ясно мыслить. Одно время был очень близок с сельским механиком, лечившимся в Москве по протекции брата, иммунолога и доктора наук. У этого парня, как припадки эпилепсии, развивались приступы помрачения сознания, что длилось уже не один год – как он был интересен Спириту! – но, в отличие от Спирита, он видел картины исключительно мрачные и устрашающие, большую часть из которых забывал, а наблюдая их не переставал быть собою и не застывал телом, как Спирит, а убегал и прятался, защищался от своих видений, в такие минуты был опасен и побывал уже в тюрьмах и закрытых больницах. Но Разум его вне припадков был практически не затронут, по крайней мере, до того, как они расстались со Спиритом, – он женился на здоровой девушке и навсегда уехал в деревню за сотни километров от Москвы. Конечно, эти случаи были исключеньем, чаще Спирит видел, как людей сжигает болезнь, участи многих он предпочел бы смерть.

Но, если в снах и была заложена пружина, предназначенная, с годами распрямляясь, разрушить мозг Спирита, мог ли он как-нибудь обратить её ход? Скорее, если бы он попытался сопротивляться видениям, захватывающим его независимо от желаний, то борьба с ними, наверняка бесплодная, привела б его к безумию раньше.