Весна - [24]

Да разве с ними могло быть интересно? Они говорили опять о школе, о фильмах, повторяли кем-то выдуманную ерунду. Он ощущал себя безнадежно взрослым, хотя был не старше своих друзей. Но в видениях он так много изведал. Прожил множество разных жизней. Стал зрел, умудрён, по странному закону оставаясь мальчишкой. Телесно? Или не только?

Он и сам стал раздражать бывших приятелей. Спрашивал не о том, говорил невпопад. Невольно всякий раз выдавая свое небрежение к тому, что для них было важно. Они чаще и чаще встречали его редкие реплики поначалу непонятной для него злостью.

И Спирит блуждал по улицам один. Выискивая новые пути. Малолюдные. Неказистые. Для других. Со странной прелестью, что хотя  б  ненадолго заслоняла собой тоску.

Но приходилось возвращаться. В однообразные вечера. Его ругали, если задерживался, и, хотя  уже  влюблялся  в сумерки  и  идущую следом ночь, не хотелось излишних нотаций. И так ждали расспросы о школе. Настойчивый интерес к нему, заставлявший быть настроже.

Он больше не любил сидеть с родителями на кухне и слушать  их разговоры. Ему казалось, они говорили всегда одно и то же, как будто заводили пластинку, ругали ли начальство на работе, сетовали ли на непостижимые умом порядки, установленные в государстве рабочих и крестьян, или обсуждали знакомых. Больше всего его бесили воспоминания, то, чем они жили, едва ли не питались. И обсуждение нового снаряжения, новых маршрутов. Спирит находил это диким, невероятно глупым, целый год шить заплаты к  палаткам и  спальникам, готовить плоты или байдарки, чтобы плыть полтора месяца по новой реке, а потом вспоминать об этом весь следующий год. Он уже не ждал лета с нетерпением вместе с ними, уже не любил реки, ведь, когда они плыли, он должен был быть на виду целыми днями, спать буквально рядом с родителями, реагирующими на малейшее учащение его дыхания, видения всегда обрывались, даже если навещали его там. Он  терпеть не мог бесконечных воспоминаний об этом. Больше не сидел с родителями на кухне.

По телевизору редко шли фильмы о приключениях, а о войне, о заводах и фабриках – внушали ему отвращение. Да и часто, если фильм ему нравился, если забывался за книгой. Вдруг всё разрушалось. От слова, от жеста. Поразивших ложью, напыщенной, жалкой по  выдумке. Которой  никогда не бывало в видениях.

Даже любимые, чаровавшие прежде книги, не могли  уберечь  от тоски. Их Мир, в котором стремился укрыться, как в крепости, был так призрачен, неотчетлив, размыт. За их строками брежилось нечто. Непередаваемое, зовущее. Но всегда удалённое, едва ощутимое, ускользающее. Уходящее и бросающее, едва разбередив надежду, во власть тоски. Книги не могли сравниться с  цельностью и живой силой видений.

Тем не  менее, Спирит проводил вечера за чтением. Ему было страшно отложить томик в сторону, он оттягивал этот момент, сколько  было  возможно. Пока родители не заставляли выключать свет. И начинались однообразные ночи.

Когда невозможно заснуть. Когда бесполезны мольбы и призывы. Когда без толку зажмуриваться, дышать быстро и глубоко, но тихо, чтобы не услышали за стеной. Стараться проделать то, что когда-то предшествовало внезапному приходу странствий. Когда остается только мучиться без сна,  засыпать лишь под утро. Чтобы потом ощущать себя разбитым, измождённым и первое, что вспомнить, ещё не открыв глаза, – видений не было. А начинается опять всё с начала. Опять однообразные утра.

Чем дольше бывала разлука со снами, тем глубже в нём укреплялся страх. Их больше не будет. Они никогда не вернутся. Никогда. Он был готов отдать, что угодно, за их появленье. Начинал ненавидеть Реальность. Однообразную. Серую.

Лишь их нежданное возвращение несло его душе мир. Ненадолго. Он стал ненасытен. Как бы часто ни появлялись сны, ему было мало.

В чьей прихоти было то дарить их, то отнимать? Почему они возникали? Спирит знал только, что, по-видимому, их не было у  других. Что  говорить о них скорей всего не стоило.

Какая книга  была  первой, Джек Лондон, Конан-Дойль, Уэллс? Спирит помнит лишь свое горячечное возбуждение, помнит, что прочёл об этом в очередной долгой разлуке со снами. О том, что всё  могло  объяснить. Что всё объясняло. Что было разгадкой.

С тех пор искал и читал только книги, в которых о  таком говорилось. С удивлением обнаруживая, в Мире, оказывается, была сторона, о которой он совершенно не ведал. Знай он это раньше, сразу бы понял в чём дело. Он жадно глотал страницу за страницей. Что бы то не было, лишь бы там говорилось о вещих снах, о видениях, о переселении душ, о странствиях души, отделённой от тела.

К его неудовольствию, литераторы не были конкретны. Наоборот, то, что ему было нужно, как нарочно, окутывалось клубами тумана. А ему было  необходимо понять в точности. Ясно видеть разгадку.

Его сны – полёты души, освобожденной от тела? Образы прошлых жизней? Видение иного без расстояний и преград? Он перечитал уже всё, что мог достать, фантастику, сказки, легенды.

Помогло знакомство с троюродным братом отца. В семье он считался непутёвым. Если не опасным. Имея два университетских диплома, работал то сторожем, то сезонным строителем. Его жизнь была посвящена рискованным путешествиям, восточным  единоборствам  и  книгам. Он знал всё о плотах, каяках и бурных реках, если бы не это, они со Спиритом, верно, никогда не увидели б друг друга.