Весна чаще, чем раз в году - [21]
Наверно, само слово «свадьба» имеет до сих пор мистическую власть. Ни одна женщина свыше сорока лет не в силах противопоставить разумное современное понимание семьи и брака тому, дедовскому, языческому, когда в соединенных руках жениха и невесты сочеталиь как бы сами жизнь и смерть, прошедшее и будущее, благоденствие стад и приручение стихий.
Иначе чем объяснить, что Василина вдруг, засверкав очами, словно все ей сейчас стало трын-трава, а любые будничные расчеты должны сгинуть подобно утреннему туману, рывком вынула из шифоньера белую дубленую безрукавку мехом внутрь и заставила Лёню надеть ее поверх рубашки, как исконный жениховский гуцульский наряд.
И с этой минуты все уже завертелось и покатилось независимо от нас.
Старший лейтенант пришел под руку с женой. Лицо у него было несколько смущенное и потому излишне деловое, а она со своими подведенными веками и нарисованными помадой «цикламен» пухлыми губами достойно сохраняла повадки важной матроны, распорядительницы празднества.
Пока Лёня и старший лейтенант курили под окном, обе женщины перерядили меня во что-то сборное, белое, причесали и взбили надо лбом волосы, густо напудрили облупившийся от горного солнца нос и водрузили на голову тот самый невестин чепчик, который я уже примеряла, а теперь его еще незаметно пришпилили к волосам заколками, чтоб не сдул ветер.
Когда я в таком виде появилась на ступеньках, у Лёни глаза округлились, и он собрал все силы, чтоб не лопнуть со смеху. Но и у него вид был не лучше: в джинсах я в гуцульской безрукавке!.. Хадыр попросил разрешения сопровождать нас в сельсовет, потому что никогда не видел русской свадьбы, и теперь он один смотрел на нас с целомудренным восхищением.
Так мы медленно тронулись по дороге, которая опускалась и подымалась, обходи косогоры и овраги, и пока шли, по всей деревне слышалось хлопанье дверей и дребезжанье оконных стекол, так что под конец нас уже сопровождала довольно внушительная гурьба поезжан.
Видимо, у всех бывает иногда такое ощущение, будто тело движется само собой и все вокруг играет особенными красками, а предметы свободно перемещаются в пространстве.
Не знаю, как Лёня, но я послушно доверилась обстоятельствам. По пути кто-то чужой сунул мне в руки букетик лиловых горных цветов с водянистыми стеблями, и я приняла их. Я слышала шушуканье и сдержанные голоса за спиной: детишки забегали вперед, чтоб поглазеть на нас с Лёней, и со смехом бросали нам под ноги пучки травы и горсти зерна, за что матери яростно вполголоса им выговаривали, так как, оказывается, обсыпание зерном положено уже после регистрации брака, а дети просто не могли дождаться конца столь неторопливого шествия.
Первый раз в жизни я оказалась центром какой-то удивительной мистерии, существовала уже не сама по себе, а приобрела значение для множества людей. И хотя поначалу мне казалось, что во всем этом есть неправдоподобие и даже какая-то дурашливость, шаг за шагом, пока мы двигались к сельсовету, серьезность и торжественность момента овладели мной.
Я лишь очень жалело, что здесь нет папы с его этюдником — так ярки были женские платки и живописны зеленые горы. Даже его городская дочь вполне прилично вписывалась в церемонию…
В сельсовет, в маленькую каморку к секретарю, мы вошли вчетвером; Хадыр и Василина остались за распахнутыми дверями, а окна тотчас расцвели множеством жадных глаз.
Секретарь сельсовета раскрыла длинную линованную книгу, поставила в боковой графе порядковый номер «двадцать два» и уже приготовилась вписывать наши фамилии, как вдруг, еще раз внимательно рассмотрев паспорта, открыла рот для возражения.
Так как бездумность сновидения все еще не покидала меня, я и это восприняла без тревоги, просто как кадр замедленной съемки: рот секретарши открывался и закрывался, начальник заставы застенчиво краснел и наклонял лобастую, бодающуюся голову, словно готов был немедленно пустить в ход и это средство убеждения. Но жена его смекнула иначе. Покачиваясь на высоких каблуках, она покинула каморку и уже через секунду с бесцеремонностью хорошенькой женщины и первой дамы заставы привели за руку самого председателя сельсовета. Председатель был плотный, черноусый мужчина, от его роста и габаритов свободное пространство в комнате сократилось вдвое, а гудящий голос заполнил помещение целиком, хотя говорил он тихо. Но зато за окнами недовольство ожидающих нарастало со скоростью горного обвала.
И уже не один председатель уговаривал сельскую формалистку, а все население за окнами гудело и ворковало, повторяя ее имя:
— Мари́чку, Мари́чку!..
Наконец Маричка согласилась, вписала наши имена, свидетели поставили подписи — и, к моему величайшему изумлению, стены раздвинулись, комната явственно сделалась шире, председатель сельсовета вывел нас обоих вперед, поднял наши вытянутые соединенные руки, ловко, как фокусник, подхватил кинутое кем-то черед дверь расшитое полотенце, положил свою крупную чугунно-загорелую кисть на Лёнино запястье, туда же поместил руки начальника заставы и его жены, а на мою руку не без его же участия легла потная, дрожащая от волнения рука Василины и легкие, как дуновение ветра, пальцы внезапно возникшего Хадыра, который с братской преданностью подпирал меня плечом. И все эти руки — русские, украинские, туркменские — черноусый председатель обвязал вышитым рушником, без тени ухмылки колокольным голосом произнося слова, которые, по-моему, переводились так:
