Вёшенское восстание - [41]

Приказ по Верхне-Донскому округу № 1 от 1 (14) марта сообщал: «По постановлению представителей от хуторов ст. Вёшенской, Еланской, Казанской, Мигулинской избран впредь до окружного съезда Временный Окружной Совет в составе следующих лиц: председатель Совета гр. Никанор Петрович Данилов, товарищ председателя гр. Емельян Васильевич Ермаков. Члены Совета: Куликов, Благородов, Мельников».

Все названные лица были казаками станицы Вёшенской. Донская печать характеризовала их кратко: «Никанор Петрович Данилов — председатель окружного совета — казак х. Верхне-Ермаковского Вёшенской станицы, 35 лет, урядник 12 полка, участник европейской войны.

Емельян Васильевич Ермаков — товарищ председателя — казак того же хутора, 40 лет, урядник 15 полка, участник японской и европейской войн, имеет несколько боевых отличий».[128] Е. В. Ермаков был командиром Решетовской сотни, остальные члены совета — командирами Дубровской, Черновской и Вёшенской сотен.

Давайте отвлечемся и ознакомимся с одним интервью (магнитофонная запись 1984 года).

— Баба Саня, а ты знала Данилова Никанора Петровича?

— Был такой, Данилов, был… Точно, Никанор Петрович…

— А чем он занимался?

— Данилов? Я, ей-богу, не знаю. Они с соседом нашим в Сибирь ездили на священников учиться. Поехали и застряли там. Дают телеграмму: «Не можем выехать. На дорогу не хватает 14 рублей. Высылайте». Ну, дед им выслал.

— Чей дед?

— Да Данилова дед. Бабка ему говорит: «Вышли, а то и до дому не доберутся. Померзнут где-нибудь в Сибири». Выслали, приезжают. Священниками они чегой-то так и не были. А тут — хлоп! — дед помирает. Похоронили, потом через какое-то время слышим — шум! Этот наследник, молодой-то, имущество дедово делит, бабку с хаты выгоняет… А бабка так тыщщится, тактыщщится (возможно — ругается тысячным матом. — А. В.): «Выписали идола на свою голову за 14 рублей!»

— А после гражданской войны куда он делся?

— Я, ей-богу, не знаю… Отступал…

— Ну а Ермакова Емельяна Васильевича знала?

— Да кто ж его не знал? У него сын сейчас живой, Николай, в Черновке живет. А может, уж и помер… Омельян Васильевич красивый был, черный такой, геройского вида. Жена у него была — ох и гулёна! «Сорокой» дражнили. Завеется где, он ее поймает — бьет, бьет, а ей — хоть бы хны… Что твоя Аксинья! Ты у бабки спроси, у бабы Малаши. Ее как замуж отдавали, она с ними рядом жила. Вот он ее раз застукал за чтой-то, Сороку свою, — хвать за шашку! А она от него под койку хорониться. Только головой — а там тыклы… Застряла… А он ее шашкой по ж…, по заду плашмя — хлобысть… хлобысть! Она потом рассказывает, смеется…

Вернемся к восстанию. Во время боя на улицах станицы председателем окружного «Совета» Даниловым Никанором Петровичем была объявлена мобилизация. Но тут обычная тактика мятежников не сработала. «Вкусившая демократии» во время восстания 28-го полка Вёшенская замитинговала.

Правобережные хутора станицы Вёшенской, до которых еще не докатился красный террор, на призыв восставших отвечали нерешительно, открыто раздавались голоса, что борьба с армией бесполезна. Как вспоминал очевидец событий П. П. Лосев: «С… трибуны выступали казаки, призывая к восстанию против расстрелов, грабежей и коммунистов за Советскую власть». Все выступали с обращением «Товарищи!» Но одни воинственно размахивали палашами против красных, доказывая, что они перебьют всех казаков, что они нарушили мирный договор; другие, главным образом казаки 28-го полка, предостерегали против братоубийственной войны, призывали мирно договориться с красным командованием, послать от верхне-донцов делегацию к Ленину, чтоб он вступился за казаков».

Определенный диссонанс вносили те самые «офицеры из народа», которые уже достаточно проявили себя во времена восстания 28-го полка и переговоров с советской властью. Теперь они яро агитировали за восстание, но, с другой стороны, учуяв запах жареного, яростно лезли к власти, оттесняя агентов генерала Алферова и их ставленников.

На митинге Кудинов требовал у собравшихся положительного ответа, кричал, что «страшная участь постигнет не только тех, кто поднял оружие против насилия, но и тех, кто будет отговариваться своей непричастностью. Я вас не уговариваю, а приказываю…». Призывал казаков к восстанию и Харлампий Ермаков. «…Его слова были какими-то взрывами высокого накала, — вспоминал П. П. Лосев, — примерно в таком духе: «Братушки, и чего ж вы стоите тут, раздумываете! А расстрелы и грабежи в это время продолжают комиссары. Опомнитесь и стройтесь по сотням в поход!» Но огромная толпа казаков топталась на площади на месте, не подавая признаков готовности к походу. Лишь немногие голоса выкрикивали: «В поход, в поход!»

Ермаков в безнадежном отчаянии бросается с трибуны на коня и с места в намет скачет в сторону Еланской… Вскоре Ермаков вернулся со стариком из хутора Красноярского, тот срывающимся голосом, краснея от натуги, вопил: «Красные в еланских хуторах хватают всех стариков и гонят на расстрел. Ваших отцов и дедов убивают, а вы топчетесь, как индюки. Вы забыли, что вы казаки! Красноярцы восстали и захватили свою Еланскую станицу. Казаки! Вынимайте шашки из ножен, спасайте Дон!» И этот оратор ускакал в ту же сторону… А на трибуне вновь вразумляющие голоса пробольшевистски настроенных казаков: «Братцы, не верьте этим крикунам. Неужели мы не договоримся со своими русскими братьями, чтоб не проливать братскую кровь. Выберем из фронтовиков окружной исполком Советов, и няхай он устраивает мир на нашей земле. Скоро хлеб нужно сеять. Мы — хлеборобы. Да здравствует Советская власть!» И вдруг к трибуне вновь подлетает на коне всадник… Это опять Ермаков. И вновь его пламенные призывы о спасении казачества, своей жизни, жизни стариков, имущества. Он тоже призывает к советской власти из казаков-фронтовиков. Нет, и на этот раз Ермаков скачет на коне-птице на восток, а огромная инертная толпа вооруженных казаков остается на площади, и митинг продолжается… Моя память тринадцатилетнего подростка удержала лишь наиболее яркие картины этого митинга на площади».