Вещные истины - [13]

Пока он возится с замком, я терпеливо жду, опираясь на влажные перила. За домом скрывается еще одна постройка – поначалу я приняла ее за чулан для метел, прямой портал в школу магии Хогвартс, но теперь, при внимательном рассмотрении, становится ясно, что изначальное предназначение этой высокой и узкой каменной башни со сквозными окнами гораздо прозаичней. Несколько расположенных на разной высоте жердей наводят на мысль, что когда-то здесь была голубятня.

Виолетта никак не дает мне покоя. Были ли связаны ее отлучки с «сектой» или это необходимое как воздух (и теперь, при виде дома, вполне понятное) желание вырваться отсюда и хоть ненадолго оказаться среди нормальных людей? Что-то еще, не вполне уловимое, словно забытая мелкая неприятность, тревожит меня. Тяжелый осадок тоже связан с именем этой девушки, и, мысленно повторив его несколько раз, я вдруг понимаю – девчонка с «Дариты» говорила, что Виолетта встречается с Германом Террановой. Выходит, все же не выдержала и променяла урода на другого бледного юношу со взором горящим – такого же, только лучше…

– Проходи, – говорит наконец музыкант и толкает скрипучую деревянную дверь. – Не разувайся.

Я вдыхаю запах сырости и, не задержавшись в крошечной прихожей, оказываюсь в полупустой комнате с крашеными в темно-серый стенами. Одна из них занята полками, от пола до потолка заполненными старыми книгами – корешки истрепаны, некоторые отсутствуют вовсе. На подоконнике за тюлевой занавеской стоит пустая птичья клетка. Между двух кресел поблескивает позолотой рама без холста. Единственный журнальный столик занят чуть слышно гудящим компьютером. Из-за него здесь душно. Я замечаю электронное пианино, придвинутое к окну, огромные наушники и акустическую гитару.

Люстры нет – свет дают черная настольная лампа и елочная гирлянда, растянутая на стене между двух канцелярских кнопок.

Я оборачиваюсь к своему спутнику, но не нахожу его, и вынуждена отправиться на поиски, потому что все еще не знаю его имени и не могу позвать. Шум доносится из кухни. Уже с порога я понимаю, что еду здесь готовить не принято: обеденный стол заменяет самодельная барная стойка, плиту – микроволновая печь. Крошечный холодильник под раковиной выглядит так, словно его не открывали несколько лет.

Резко пахнет спиртом.

– Прости, – говорит музыкант, торопливо отворачиваясь. – Я сейчас.

Что-то с металлическим звоном летит в мойку.

– Прости, – повторяет он и медленно оседает.

Его грудь тяжело поднимается и опускается. Левая рука с высоко закатанным рукавом повисает, и я с содроганием различаю на сгибе многочисленные следы от уколов.

– Нужно вызвать «скорую», – говорю я чужим голосом.

В тусклом свете лампы без абажура его искривленное от боли лицо кажется трагикомической маской.

– Не… – Он переводит взгляд на что-то за моей спиной и осекается.

Мгновение спустя это что-то проносится мимо меня.

– Марк, черт, Марк!

Герман Терранова склоняется над братом, но резко отдергивается, словно тот его ударил.

– Ладно-ладно, сам… – бормочет он. Откидывает назад длинные волнистые волосы, опирается руками о край раковины и замирает, опустив голову, в то время как музыкант подползает к табурету и забирается на него с адресованной мне смущенной улыбкой, которую я предпочла бы не видеть.

– Это подруга Виолетты.

Герман упирается в меня взглядом. Он болезненно бледен и, кажется, зол, а мне внезапно становится обидно за Марка, живущего наедине с зеркалом, в котором отражается тот, кем ему никогда не стать.

– Есения, – говорю я, уловив в повисшем молчании вопрос. – Я видела тебя в форте. И я знаю про рейсте.

Оба переглядываются. Герман кивает мне на дверь. Его брат остается сидеть, прикрыв глаза: один полностью, второй – насколько позволяет шрам, и эта гримаса остается в моей памяти последним кадром с участием живого Марка Террановы.

Вещи знают свое место

– Было очень находчиво впутать Марка, – говорит он, когда мы оказываемся за пределами кухни, – но я ничего не знаю о делах Виолетты. А даже если бы и знал, то не стал бы обсуждать.

– Не знаешь, но почему-то прячешься.

– Тебя это… – Если он надеется прожечь меня взглядом, то напрасно. Мне скорее смешно, чем страшно. – Не касается, ясно?

Глядя в его посветлевшие от гнева глаза, я пытаюсь казаться невозмутимой, хотя от того, чтобы послать все это куда подальше и уйти, меня отделяют считаные доли секунды.

– Я больше не буду ни о чем тебя спрашивать, – произношу я, когда наше взаимное молчание начинает звенеть от напряжения. – Прости, что уговорила твоего брата привезти меня сюда и пристаю со всякими глупостями, но…

В очередной раз за вечер я достаю из рюкзака свой блокнот и держу его перед собой, словно свидетель Иеговы – пачку листовок с обещаниями вечной жизни, которые нужно впарить прохожим до того, как придет время обедать.

– Я видела тебя тогда в форте. Тебя и твой рейсте. – Мой палец привычно чертит на обложке три штриха, похожих на единицы с точками между ними. – И все, что случилось потом. – Его раздражение понемногу рассеивается, уступая место любопытству. – Ты рейстери. Моя бабушка тоже, но это только догадки, потому что она пропала без вести и все, что от нее осталось, – точно такой же знак на стене. Она ушла из дому и не вернулась, – договариваю я, окрыленная тем, что он слушает и не перебивает. – Но дверью не воспользовалась, я бы это поняла. Ей пришлось бы пройти через смежную с моей комнату и отпереть несмазанный засов.