Вещность и вечность - [10]
Петр Гинц. «Ведем». № 9. 1943. 4–15 января.
«За последние две недели наша культурная жизнь достигла, наконец, того уровня, о котором мы мечтали. Программа была следующей: в воскресенье, 3-го января, чтение стихов Волкера. Читали и обсуждали стихи, новые для нас. Потом Профа прочел одноактную пьесу “Больница”[44]. В понедельник Меша Штейн прочел первую часть блестящей лекции о текстильной промышленности. Во вторник читал доктор Цвикер – он объяснил нам основные законы экономического развития. В среду отбой был раньше, в 8.45, из-за Лауба, который был очень болен. Поэтому вторую часть лекции Меши перенесли на четверг. В пятницу нас навестила госпожа Климке и спела нам еврейские песни и арию из “Проданной невесты”. В субботу у нас был Фрицек Пик и с увлечением рассказывал о спорте и своих приключениях на этом поприще. В понедельник на лекции по современной психологии Шмуэль Клабер рассказал об очень интересных случаях из практики. Во вторник мы читали. В среду была лекция Айзингера. Особо важным событием в культурной жизни были вновь возрожденные кружки латыни и русского».
Обозреватель (К. Котоуч). «Ведем». № 5. 1943. 15 января.
«На прошлой неделе были прочитаны два доклада: Гануш Вайль – об истории шахмат и Пепек Тауссиг с Норой Фридом – о Гоголе. Первая лекция была очень хорошо подготовлена, Вайлик прочел ее без запинки, фактически наизусть. Боюсь, что особой оригинальностью она не отличалась. Роль докладчика все же не ограничивается извержением на слушателя книжных текстов, прочитанных во время подготовки. Лектор должен собрать материал и, подобно пчеле, превращающей цветочный нектар в мед, выбрать из прочитанного наиболее существенное, переварить это и рассказать своими словами.
Вторая лекция была одной из лучших, когда-либо прочитанных в Единичке. И все-таки позволю себе покритиковать Пепека. Наверняка вы обратили внимание на то, как Пепек с помощью шутки выкручивался из любого положения. Шутки и анекдоты, которые сыплются из него как из рога изобилия, напоминают подарочные кульки с этикеткой: “Желаем Вам всего самого наилучшего!” …Стоило Пепеку оказаться в тупике, он тут же доставал из рукава одну из своих шуток.
Лекция его была очень информативной; он рассказал не только о самом Гоголе, но и об эпохе, которая его формировала. Нору я немного покритиковал бы за наигрыш во время чтения отрывков. Не помешало бы поумерить жестикуляцию. Но финал лекции вышел сильным, полным страсти… В целом доклад был удачным.
Мы возлагаем большие надежды на цикл лекций о русской литературе».
nz (Петр Гинц)
«Голос чердака». № 1. Обложка журнала, издаваемого десятилетними детьми в детдоме Q 306.
Светлячки и хор плакальщиц
«Постановка карафиатовских “Светлячков”[45] в терезинском гетто в 1943 году была чисто педагогической задачей, – писала Нава Шён. – Мы понимали, что подавляющее большинство терезинских детей никогда не были в театре. К тому же репетиции частично заменяли учебу, которая была запрещена. Разучивание текста превращалось в образовательный процесс, а “Светлячки” – в учебную программу всего детского дома.
Учитывая наши терезинские условия, я взялась за переработку сказки в пьесу. Все действие происходило на фоне огромных цветов, которые создавали полную иллюзию луга. Там маленький Светлячок учился летать. Его нечаянно поранили играющие на лугу дети; следующая сцена показывала жизнь в маленьком домике, как мама его выхаживает, потом сцена, как мама готовит, а маленький Светлячок раздувает огонь, сцена, где светлячки делают вино из большущей виноградины, и, в конце концов, свадьба маленького Светлячка, которая и венчает пьесу.
Начали репетировать. Я выбрала детей на главные роли. В работу был вовлечен весь детский дом. Во-первых, одну и ту же роль репетировали несколько детей, кроме того, все дети учились петь, все принимали участие в оформлении сцены – делали костюмы и декорации.
По техническим причинам работа продвигалась медленно. В то время я по десять часов в день работала в мастерской по починке носков, так что репетировать можно было или рано утром, или поздно вечером. Из педагогических соображений я свела репетиции к часу или двум – чтобы они были в радость и не превратились в обязаловку, к тому же дети были физически ослаблены и быстро уставали.
После нескольких месяцев репетиций, похожих, скорее, на групповую игру, мы подошли к моменту, когда можно было выпустить “Светлячков” на публику. Наступило время лихорадочной подготовки. Для декораций у нас была одна бумага, а для костюмов – старые тряпки. Работники детского дома распороли старую одежду и вместе с детьми сшили из нее костюмы. Это происходило под наблюдением и при участии австрийской художницы Фридл Брандейс, кстати, она и придумала сделать огромные цветы, на фоне которых дети выглядели крошечными. Декорации сделал художник Адольф Аузенберг[46]. Подростки вызвались расписывать декорации. Все это отняло куда больше времени, чем мы планировали. Накануне представления мы с помощниками работали до пяти утра. Рисовали огромные колокольчики и одуванчики. Аузенберг расписывал занавес. Мы заразили энтузиазмом знакомых электриков, которые тоже вызвались помочь. Они раздобыли какие-то электродетали, смастерили из них реостат и прожекторы; с помощью цветной бумаги Франта Пик создавал на сцене волшебные эффекты. Карел Швенк сделал аранжировку народных песен и аккомпанировал во время представления. В спектакле играли 30 детей. Сценой служила платформа, сооруженная в зале Магдебургских казарм. На мой взгляд, мы хорошо справились с задачей. Нам удалось создать спектакль, в котором и духа терезинского не было. Он пользовался необычайным успехом и многократно повторялся. В Терезине не было ни одного ребенка, который хотя бы дважды не видел “Светлячков”. При этом надо было считаться и с пожеланиями взрослых, они тоже хотели попасть в настоящий детский театр.
