Весенний поток - [10]

— То же и скажу. Мы из крестьян, Моздоцкого отдела[4], села Невольки, оттеда в армию взятые. Нас споначалу белые пограбили. Вы, говорят, все скрозь большаки. Ну, было, что и баб снасильничали, а потом мужиков собрали и в эту самую дивизию и сдали. Вот мы, стало быть, и стали вояки, — махнув рукой, с горькой усмешкой закончил второй.

— Какие полки в вашей дивизии? — спросил комдив.

— Апшеронский, потом ширванский. Оба здесь, супротив вас, на позициях стоят. А третий — самурский в Прасковее в резерве остался.

— А как настроение в них? — заинтересовался Киров, вглядываясь в лицо перебежчика, моздокского мужика.

— Надо бы хуже, да некуда, товарищ дорогой. Еще неделя пройдет, так волком взвоем. Опять старая положения в армии пошла. Офицеры мордуют нас почем зря, фельдфебеля тоже не милуют, сами в прапоры мечту имеют выйти. Кормют так, что до ветру и го нечем идтить. А дома по селам казаки да каратели над детями и бабами измываются. Вот ты и подумай сам, какая у нас может быть настроения от такой карусели.

— Чего же воюете? Переходите к нам — и войне конец. Разве генералы да баре удержатся без вас?

— Вот то-то и есть. Все этого хочут, все против воли с вами дерутся, дак боятся. Кабы вы не отступали, а вдарили б разок нам по загривку, так все бы сразу сдались, а то ведь мы сколько ни идем, а вы все назад да назад. Вот офицерья наши и кричат: «Красные, мол, разбиты, конец им пришел, видали, как от нас бегут», и всякую такую муру про вас путают. Ну, которые солдаты и верят, раз вы отступаете.

— Больше не будем, — засмеялся Киров, — раз сами просите намять вам холку, так уж за этим дело не станет. Ну, а как в селах, в деревнях, в том же Моздоке или Святом Кресте, как там настроение, что говорят о нас, ждут ли нашего возвращения или тоже верят деникинским басням?

— Там не верят. Мы почему так говорим, потому — сами видим, как вы назад да назад подаетесь, а там этому никто не верит. Там всякие газеты да приказы брехней считают. Там вас каждый день ждут, чуть ли за околицу не ходят глядеть, где вы.

— Верно, — перебивая товарища, засмеялся первый перебежчик, — у нас по Грозному да станицам бабы да девки супротив кадетов разные песни спивают.

— Вот-вот, — оживился мужик. — И у нас тоже поют. Ждут вас, не дождутся. Старики — и те уж от белых взвыли.

— Ну, вот что, други дорогие. Все это, конечно, хорошо, что вы белых не терпите и песни против них поете, но дело-то все в том, что воюете вы все-таки против нас. Вы, мужики, и ты вот, рабочий, воюешь против своих. Так это или нет? — вдруг сказал Киров.

— Это точно, хуть и супротив воли, а выходит так, — подтвердили оба.

— А если это так, то, товарищи, этого мало, что вот вы перешли к нам, а ведь сотни, а может быть, и тысячи других таких же, как вы, рабочих и крестьян находятся еще там и завтра могут снова стрелять в нас, в своих братьев по классу, в рабочих и крестьян. Не так ли?

— Правильно. Ежели им глаза не открыть, завтра опять то же будет, — подтвердил рабочий.

— Вот именно, ежели им не разъяснить правды. А кто должен это сделать, кто обязан снять с их глаз повязку? Мы, мы, дорогие товарищи, вот вы да мы. Понятно? На нас лежит эта обязанность и ни на ком другом.

— Что ж, мы готовы. Ежели не нарвемся на офицеров или какую продажную шкуру, вот вам истинный крест, товарищ дорогой, через час все мобилизованные здесь будут. Только бы им слово верное сказать.

— А вот для этого вместе с вами пойдет наш товарищ, тоже рабочий, военком Павлов, — сказал Киров. — Берегите его, товарищи, он еще пригодится рабочему классу. Не так ли? — глядя на комиссара, сказал Киров.

Лицо Павлова вспыхнуло. Глаза радостно блеснули. Он что-то хотел сказать, но только крепко потряс широкую, твердую ладонь Кирова. 

Через несколько минут, выслушав инструкцию, комиссар и перебежчики скрылись в густой ночной тьме.

Через полчаса Киров в сопровождении комдива и адъютанта Гудкова ушел в окопы.

Время тянулось медленно.

— Не идет наш Павлов, — тревожно сказал Смирнов адъютанту и, осветив под полою зажигалкой часы, прошептал: — Третий час!

В ту же минуту впереди послышались шум, шаги, и военком, сопровождаемый подчаском из дозора, тяжело спрыгнул в окоп.

— Где Сергей Мироныч? — спросил он Смирнова.

— В конце окопов. Там батарею сейчас установили.

— Ну, Александр Сергеевич, бежим до Мироныча. Утром дела будут у нас, — и, увлекая за собой комдива, что-то так тихо зашептал ему на ухо, что даже Гудков не расслышал ни слова.

— Молодец, товарищ Павлов, а где наши приятели? Пришли снова? — спросил Киров.

— Нет, Сергей Мироныч. Обсудив все, мы решили, что они там утром будут нужнее, чем здесь. Зато со мною пришли три других солдата.

— Правильно сделали.

— Вот, Сергей Мироныч, приказ белых от сегодняшнего числа. Почитайте, что пишет про нас полковник Зимин, — вытаскивая из кармана смятый лист, сказал Павлов.

«§ 1-й. С рассветом, в 4 часа 15 минут, частям вверенной мне группы атаковать и взять село Басы. Противника уничтожить. Артиллерию и обозы захватить.

§ 2-й. Трем батальонам пехотного Апшеронского полка при поддержке 2-го сводного Кизляро-Гребенского полка штурмовать юго-западную часть села, что от церкви до территории старого почтового тракта. Ширванскому полку и конному Чеченскому дивизиону атаковать центр села, ведя удар в штыки на площадь Басов. Пластунской бригаде при содействии трех казачьих сотен Моздокского полка ударить с правого фланга и выйти на пересечение таловской и басинской дорог. 1-му Терскому полку перерезать коммуникацию красных. Артиллерии — ровно в 3.45 утра открыть по окопам и позициям красных беспощадный, губительный огонь. Чередуя гранаты и шрапнель, артогонь прекратить за пять минут до атаки частей, то есть в 4.10 утра. Пулеметам энергичным огнем облегчить пехоте атаку.