Весенний марафон - [3]

«В общем, да, наплевать, конечно, и спорить с тобой все равно бесполезно, ты же уверен, что ты – самый крутой журналист на свете, а остальные так… доучиваются на ходу», – мысленно соглашалась Катерина, но вслух сообщала, по возможности искренне глядя в глаза:

– Вполне устраивает. Раз ты, Евгений Николаевич, замредактора, тебе виднее, что править. Была бы я замом – я бы тебя правила. Да не пугайся, я не сильно бы. Так, чуть-чуть по стилю. Он у тебя кондовый немножко, так в восьмидесятые писали. А вообще ты очень хорошо пишешь. Вот мне хоть экономика по барабану, а я тебя всегда читаю.

Возмущенный Евгений Николаевич сворачивал дискуссию, опасаясь узнать о себе еще что-нибудь малоприятное: Катерина всегда умела отвесить такой комплимент, что не знаешь, то ли похвалили тебя, то ли над тобой же и посмеялись. Но зато когда на Восьмое марта редакционные мужчины сочиняли традиционные поздравительные стихи для дам, он мгновенно родил убийственно-язвительный, как ему казалось, экспромт:

– Про Титову Катерину нету рифмы никакой – та сама заложит мину и отправит на покой!

Но вопреки ожиданиям Титова Катерина намека на свой противный характер в стихах не усмотрела, напротив, очень смеялась и даже полезла целоваться. Прочие дамы ревниво признали, что стих вышел не дежурный, обязаловки ради, а от души и со смыслом. На этом фоне их откровенно обидело голословное обещание мужской части коллектива «преклонить колена перед Леной, Таней с Таней, снова Леной и Натальей», тем более что дальше шло про «Ксюш – четыре, Юли – две и вновь Наташа, Ира где?». Помянутые всуе четыре Ксюши и Ира обиделись особенно.

– Ты чего тут? – невежливо спросил ее Евгений Николаевич, от неожиданности продолжая загораживать собой дверной проем.

Принципиальная блондинка, возмущенно фыркнув – нашел место глазки строить, да еще этой злыдне! – решительно отодвинула его и протиснулась в кабинет.

– Да так… – исчерпывающе ответила Катерина.

– Понятно, – кивнул бывший однокурсник и нынешний начальник. – Потом твоя очередь? Я тебя в машине подожду.

Конечно, понятно, думала Катерина, оставшись сидеть перед заветной дверью в гордом одиночестве. Чего ж тут непонятного-то? Сначала они с Бабиным учились на одном курсе, потом получили квартиры в доме, который построил для журналистов губернатор накануне выборов, Бабины – на пятом, а Титовы – на седьмом. С его женой, Светкой, Катерина как-то сразу подружилась, еще когда они все ходили в женихах-невестах, поэтому Катерине про Евгения Николаевича тоже все было понятно. И вообще, гораздо проще утаить в мешке шило, чем какую-нибудь информацию в дружном редакционном коллективе, всеми делами которого ведает секретарша Танечка, а часть сотрудников еще и прописана по одному адресу. Поэтому относительно личной жизни коллег всем все всегда было понятно.

– Ты что – тоже разводиться? – приступил к делу Бабин, как только Катерина плюхнулась на сиденье редакционной машины и шофер Иван Семенович нахально – штопором – вкрутился в ближайшую пробку. – И на когда тебе назначили?

– На четырнадцатое февраля, на одиннадцать пятнадцать, – отрапортовала Катерина.

– А мне на одиннадцать ровно. Вот ведь свинство какое – у человека жизнь ломается, а ему на все про все – пятнадцать минут, – печально покрутил головой Бабин.

– А тебе сколько надо – полтора часа? – в свою очередь, удивилась Катерина. – Вы же вроде все решили. Люди взрослые. Вас отговаривать, что ли, надо? Так, может, ты тогда до четырнадцатого еще и сам передумаешь, а, Жень?

Она обратилась к нему по имени и даже руку положила на рукав – погладила. Все равно разговор не по делу. Иван Семенович отличался отменным пофигизмом по отношению ко всему, что не имело колес и двигателя. А лицо у Жени было такое… Нехорошее, в общем, было лицо, хотя Бабин умел держать себя в руках, когда надо.

– Ты понимаешь, я бы все простил: и то, что дома вечно бардак, и магазины ее проклятые, но она вот так собирает чемодан – под Новый год в Прагу собралась. Спрашиваю – с кем, говорит – с любовником. И нагло так в глаза смотрит, представляешь? Думал, доводит меня, отомстить хочет. А потом за ней машина заезжает, ну, в аэропорт. Смотрю в окно, а из машины выскакивает какой-то мужик, в щечку ее чмок, чемоданчик забирает – и отваливают. Через неделю вернулась как ни в чем не бывало. Думала, я орать буду, выяснять, то да се – ей в кайф. Или, может, в ноги ей упаду, раз она такая востребованная у нас. А я пошел и на развод подал.

– Жень, – осторожно начала Катерина. – Но ведь ты и сам… Все же знают… Черт тебя дернул в своей же конторе – что, в других местах баб мало? И еще с практиканткой. Тебе, между прочим, четвертый десяток. И начальство ты опять же. Пора о душе подумать, а он практиканток клеит. Конечно, Светке обидно, ей все в уши поют…

– Это совсем другое! – пропустив мимо ушей намек на «четвертый десяток», вскинулся Бабин так, что шофер покрутил головой и добавил звук в колонках. – Я – одно, она – совсем другое!

– Да почему?! – в свою очередь, возмутилась Катерина. – Тебе можно, а ей нельзя?! У нас что, мусульманская страна?