Весенние соблазны - [7]

В окна, будто только того и ждал, заколотился ливень — а из скрипки вырвалась музыка. Словно кристально чистая вода, высеченная пророком из скалы, она разливалась по залу, и смычок взлетал и парил, а пальцы молниями метались по струнам, и замирали, и таяли, и мелькали в магических гармониях, мелодиях и пассажах…

Первое в своей жизни «Браво» я крикнула, казалось, помимо своего желания. А когда приблизилась и взглянула в эти карие, на прорезавшемся солнце отливавшие золотом глаза — я поняла, что укол в сердце, всегда значивший «нашла!», теперь имеет странную вариационную окраску.

Чутьё не случайно привело меня тогда в Малый Зал. Я не поймала Соловья, — официально прозванного так год спустя, — но зато приобрела нечто куда более стоящее.

Когда мы поженились, Лёшка признался, что тогда из пёстрой восхищённой круговерти он выделил только мой взгляд: цвет изменчивой февральской лазури, кошачья хищническая цепкость — и изумление атеиста, узревшего неопалимую купину на грядке собственного огорода. «Как осторожно вошла в моё сердце, — шутливо напевал он попсовый мотивчик, — твоя золотая стрела»…

— Э, вы меня вообще слышите?

— Вряд ли вышесказанное вами нужно заносить в протокол, а речи не для протокола меня не касаются, — вынырнув из собственной памяти, хладнокровно отозвалась я. — Что ж, я вам рассказала, что знаю, теперь закончим с вами. Если вы выговорились, продолжим, не возражаете?

— Пренеприятнейший тип, — буркнула я, покидая особняк час спустя.

— Как и двенадцать предыдущих, — весело подтвердил Коля. — Молодец Соловушка, ничего не скажешь… Есть идеи?

— Поеду просматривать кассеты, — я посмотрела на пакет в руке. — Сомневаюсь, что поможет, но вдруг?

— Ничего, может, в следующий раз… И на старуху бывает проруха.

— Да, и проверим общих знакомых нового пострадавшего и Бориса Алексеева. Два обокраденных приятеля… Личные мотивы? Это может быть зацепкой.

— Может, — Коля галантно распахнул передо мной дверцу машины. — Садись, подвезу до дома.

— Спасибо, — ещё раз поблагодарила я, покидая авто у родного подъезда.

— Всегда пожалуйста. Лёшке привет! Когда там ближайший концерт?

— Он на гастроли в Англию уезжает на следующей неделе. А через месяц в Доме Музыки играет, хочешь, приходи.

— При организованной контрамарочке — почему бы не прийти? — подмигнул коллега. — Тем более что Машка от муженька твоего без ума. Гляди, конкурентка подрастает!

— Ага. Красивая она у тебя, — искренне ответила я. — К тому же музыкант, в отличие от некоторых.

— Соседи уже воют. А я не спешу их расстраивать, что мы ещё школу не кончили и в консерваторию собираемся, — хохотнул Коля. — Удачи! Поехал со своим разбираться…

И, махнув рукой в кожаной перчатке, укатил, перед въездом в арочную подворотню огласив двор прощальными гудками. Покачав головой — как дитё малое! — я достала ключ, выслушала комариный писк домофона и шагнула в подъезд.

— Есть кто дома? — крикнула с порога в тихий тёмный коридор.

— Куда денемся, — откликнулись из комнаты. — Сейчас, добью тут одного…

— Опять шахматы? — скинув сапожки, я босиком прошла внутрь — плитка с подогревом для озябших ног была как нельзя кстати. — И как дела?

— Шах и мат, — зевнул Лёшка, в этот самый момент совершив финальный клик. — Восемнадцать ходов. Почти «шотландская партия» на острове Святой Елены[2], должен тебе сказать.

— Твой любимый Наполеон?

— Он самый. Противник, конечно, не генерал Бертран, но приятно силён, — он захлопнул крышку ноутбука и крутанулся на стуле, поворачиваясь ко мне. — Ну как?

— Алмаз «Джонкер»… Ювелирная работа, — я взглянула на мужа: он походил на мальчишку, в кои-то веки убравшегося в комнате и теперь пытливо заглядывающего в мамины глаза, надеясь на поощрение. — Ты безупречен, как всегда.

Он не улыбнулся, но глаза его просияли.

Он никогда не рассказывал мне о «делах» заранее: моя реакция должна быть естественной — даже для самой себя.

— В этот раз пришлось повозиться, — небрежно заметил он. — Но ты, судя по всему, мной довольна?

— Ещё бы, — подавив тяжёлый вздох, я взъерошила ему каштановые кудри.

Чутьё никогда меня не обманывало. Его — тоже. Следствие зашло в тупик, и год мы играли в странную игру, кошки-мышки, где оба знают, что другой знает, но не могут и не хотят рушить сложившуюся ситуацию. А потом Алёшенька пришёл ко мне с предложением руки и сердца — и с повинной. Тогда я в первый и в последний раз в жизни увидела чёрный чемодан, где скрипка Амати покоилась по соседству с жемчужным ожерельем Александры Фёдоровны Романовой и подлинником «Букета фиалок» Мане; тогда его послужной список насчитывал всего три блестящих ограбления. Я до сих пор не знаю, где он хранит свои сокровища; он лишь говорит, что меня ни в чём не смогут обвинить и, даст Бог, по истечении срока давности он пристроит их в хорошие руки. А если не он, так кто-нибудь другой.

Ещё он говорит, что всего их будет двадцать четыре. Законченный опус: как каприсы Паганини, как прелюдии Рахманинова и Шопена.

С артистической лёгкостью, так ему свойственной, он протянул мне весы, на одной чаше которых лежала его жизнь, а на другой — смерть; и от одного моего слова зависело, погубить его или помиловать. Он любил меня, он не хотел мне лгать. И он готов был принять от меня, — одной меня, — смертный приговор, будь на то моя воля.